Кочерга Витгенштейна. История десятиминутного спора между двумя великими философами - читать онлайн книгу. Автор: Дэвид Эдмондс, Джон Айдиноу cтр.№ 6

Жизнь Карла Поппера не оставила следа в поэзии и драматургии. По правде говоря, такое и вообразить-то трудно. Вряд ли можно найти более непохожего на Витгенштейна человека, чем Поппер с его традиционной научной карьерой и совершенно нормальной семейной жизнью. Витгенштейн, куда бы он ни вошел, сразу приковывал к себе всеобщее внимание; появление Поппера могло остаться вообще незамеченным. Брайан Маги — философ, политик и обозреватель, друг и защитник Поппера — вспоминает, как впервые увидел его на одном собрании:

«Докладчик и председатель вошли вместе. И тут я сообразил, что не знаю, кто из них Поппер… Но поскольку один был осанист и внушителен, а другой мал ростом и зауряден, я подумал, что Поппер — это, конечно же, первый. Нечего и говорить, что им оказался как раз второй, щуплый и неприметный. Впрочем, неприметным он оставался ровно до тех пор, пока не начинал говорить, — но и тогда внимание привлекал скорее смысл его речи, нежели манера говорить».

Джона Уоткинса, преемника Поппера в Лондонской экономической школе, тоже поражало это несоответствие между кажущейся робостью в повседневной жизни и страстностью публичных выступлений. Вспоминая инцидент с кочергой, Уоткинс писал, что в Поппере было «что-то кошачье, львиное, чутко-выжидательное. Сначала — тщедушный человечек, испуганный или, скорее, встревоженный, точно чующий недоброе. И вдруг в один миг он преображается и бросается в бой». Не исключено, что скованность Поппера была связана с его представлениями о самом себе. Он был не только мал ростом, но еще забавно сложен: коротконогий и широкогрудый. Мало того, еще и «эти огромные, длинные уши. Он очень долго переживал недостатки своей внешности, и у него сложился комплекс неполноценности». К старости уши стали еще больше — он постоянно оттягивал мочки, чтобы лучше слышать. Кое-кто объясняет неуверенность Поппера тем, что его жена Анни была сдержанна в проявлениях чувств, а ему было очень важно ощущать себя любимым.

Наконец, финальный аккорд в сравнении наших антагонистов касается непосредственно их учений. Лаконичные и отточенные восклицания Витгенштейна, подвергающие сомнению всякую мысль, приковывают к себе внимание по сей день — точно пророчества оракула. Огромный вклад Поппера в политику и в наше понимание истории и научного метода — свои работы он писал на простом и внятном английском языке — до некоторой степени сглажен временем и бесконечным цитированием. Подтверждением антитоталитарных теорий Поппера и его апологии открытого общества стали падение Берлинской стены и крах коммунистических режимов. Но даже этот успех делает его скорее великой фигурой прошлого, нежели властителем умов в настоящем.

Конечно, нашему поколению есть чему поучиться у обоих, — но вот два примера из прессы, показывающие, как соотносятся идеи каждого из них с прошлым и настоящим. В Spectator, в последнем номере за XX век, Витгенштейн упоминается в контексте современной культуры ни много ни мало трижды; причем одно из этих упоминаний гласит, что именно философия позднего Витгенштейна вдохновила Майкла Фрейна на создание трагикомического романа «Одержимый», ставшего интеллектуальным бестселлером. Зато авторы статьи в Financial Times апеллируют к Попперу, исследуя связи между трагедиями и достижениями минувшего столетия.

Итак, неотразимое очарование Витгенштейна не должно заслонять от нас тот факт, что профессор сэр Карл Поппер, награжденный орденом Кавалеров почета, член Королевского научного общества и член Британской академии, при жизни был почитаем во всем мире как один из самых ярких мыслителей эпохи.

Поппер был Сократом нашего времени.

Арни Петерсен

Когда читаешь диалоги Сократа, охватывает чувство: до чего бессмысленная трата времени!

Витгенштейн

Потрясание кочергой, хлопки дверями… да что же это за академическое общество такое, этот Клуб моральных наук?

Протоколы Клуба с 1878 года, хранящиеся в библиотеке Кембриджского университета, показывают, что это был (и есть) клуб, где под руководством выдающихся мыслителей обсуждались сокровенные философские проблемы. Через неделю после истории с кочергой приглашенным докладчиком был оксфордский преподаватель Дж. Л. Остин, ярчайший представитель школы обыденного языка — философского направления, исследующего особенности повседневной речи. Его доклад был посвящен особому языковому феномену: глаголам первого лица единственного числа настоящего времени изъявительного наклонения, само произнесение которых — «Я нарекаю этот корабль Queen Elizabeth», «Я беру эту женщину в жены», «Объявляю собрание открытым» — является в то же время действием. Судя по протоколам, в этот период в Клубе обсуждались вероятность галлюцинаций, разрыв между видимостью и реальностью, идея достоверности. В том же году, но раньше, А. Дж. Айер выступал с докладом о природе причинности.

У всякого, кто посещал заседания Клуба, отношение к философии выходило далеко за рамки чувства долга среднего студента. В те времена, как и сейчас, Клуб моральных наук был отнюдь не единственным вариантом времяпрепровождения. Было пиво (правда, слабенькое,, да и раздобыть его было куда труднее), были разнообразные диспуты, музыка, издание журналов, споры о политике. А студенческий театр, а река, а спортплощадка, а литературное творчество, в конце концов? После целого дня лекций и семинаров два часа разговоров о глаголах первого лица единственного числа настоящего времени изъявительного наклонения могли показаться заманчивой перспективой лишь самым пылким и усердным. От такой аудитории докладчик вполне мог ожидать суровой критики.

Однако в тридцатые-сороковые это была не единственная причина, по которой в Клуб приходили только самые упорные и самостоятельно мыслящие. Судя по некоторым воспоминаниям, там царил фанатизм, характерный скорее для футбольного матча, чем для интеллектуального сообщества: все дискуссии были отмечены страстной и преданной любовью к Витгенштейну. Философ Гилберт Райл, изредка приходивший в Клуб моральных наук, отмечал: «Преклонение перед Витгенштейном было столь откровенным, что мои упоминания о любом другом философе встречались презрительными ухмылками».

Кое-кто из завсегдатаев Клуба моральных наук это опровергает. Сэр Джон Вайнлотт говорит, что, хотя мнения высказывались самые жесткие и нелицеприятные, дискуссия никогда не выходила за рамки приличий. Георг Крайзель соглашается с ним: спорили ожесточенно, но цивилизованно. И все же выступление в Клубе могло погубить карьеру докладчика, даже если доклад и не сопровождался язвительными насмешками. Так, 12 июня 1940 года, когда немецкие танки прорвали французскую оборону и открыли путь к Парижу и Ла-Маншу, Исайя Берлин отважился приехать из оксфордского Олл-Соулз-колледжа в Клуб моральных наук. Его биограф Майкл Игнатьефф описывает это так:

«Явились все кембриджские философы — Брейтуэйт, Броуд, Юинг, Мур, Уиздом и шестой человек, невысокий, с красивыми чертами. Он появился в окружении свиты в твидовых пиджаках и рубахах с расстегнутыми воротниками — в точности как у него самого. Это был Людвиг Витгенштейн. Доклад Берлина был посвящен способам познания психического состояния другого человека. После нескольких вводных вопросов Витгенштейн пришел в раздражение и взял власть в свои руки. Берлин вспоминает, что Витгенштейн сказал: "Нет, нет, так об этом не говорят. Позвольте-ка мне. Хватит философии. Дело нужно говорить. Просто дело…"».