Кочерга Витгенштейна. История десятиминутного спора между двумя великими философами - читать онлайн книгу. Автор: Дэвид Эдмондс, Джон Айдиноу cтр.№ 23

Евреи должны понести свою часть вины и за антисемитизм, и за то, что стояли особняком по отношению к большинству. Этот подход напоминал призывы Карла Крауса: евреи должны выйти из культурно-социального гетто, в которое они сами себя загнали; только это принесет им освобождение.

В реальности полная ассимиляция была такой же иллюзией, как мечта Герцля о всеобщем крещении. Впрочем, у Поппера был иной взгляд, обусловленный его высоким мнением об империи Франца-Иосифа. Она, полагал Поппер, являла собой черновик либерально-космополитического общества, в котором все народы будут процветать в своем разнообразии. Яркой иллюстрацией тому была австро-венгерская армия, солдаты которой говорили чуть ли не на десяти языках. Историческая истина, однако же, была сложнее: царствование Франца-Иосифа было отмечено подъемом националистических настроений, с которыми он безуспешно пытался бороться, причем националисты ревностно блюли чистоту рядов.

Когда же после Первой мировой от империи откололись государства Центральной и Южной Европы, национализм разгулялся вовсю. Поппер осознал опасность, грозившую лично ему от рук тех, кто видел в нем еврея. Гитлер пришел к власти в Германии только в 1933 году, Германия поглотила Австрию только в 1938-м, но Поппер задолго до этого увидел тучи, сгущавшиеся над цен-тральноевропейским еврейством, и прогнозы его были мрачны: «С 1929 года я ожидал, что Гитлер захватит власть, что он в той или иной форме захватит Австрию и что будет развязана война против Запада». Трудно отказать Попперу в прозорливости. Он прочел Mein Kampf и отнесся к этому очень серьезно. Он работал учителем и заканчивал Logik der Forschung («Логику научного открытия»), а по улицам Вены уже маршировали молодые люди со свастиками, «распевая нацистские песни». Один из рассказов Поппера заставляет вспомнить Геринга с его пресловутым «когда я слышу слово "культура", я хватаюсь за пистолет». Произошло это перед самым приходом Гитлера к власти. Поппер столкнулся с парнем из Каринтии в фашистской форме, с пистолетом. «Он сказал мне: "Что, поспорить хочешь? Я не спорю, я стреляю"». Возможно, именно этот случай, размышляет Поппер, и посеял семя, из которого впоследствии выросло «Открытое общество».

В 1930-е годы дискриминация австрийских евреев усилилась как никогда прежде. Гитлер был уже на пороге, а дома со всех сторон давило клерикально-корпоративное государство. Роберт Вистрих пишет:

«Богаты были евреи или бедны, ютились в гетто или выступали на подмостках "Бургтеатра", хранили верность иудейской вере или слились с христианским населением — все они служили мишенью для нападок венских антисемитов. Что бы ни делал еврей, везде его встречали предвзятость и враждебность».

Нацистская партия Австрии захватила власть над университетами, сделав их закрытой зоной для евреев, — студенты-нацисты не пускали их туда силой.

Худшее, однако же, было еще впереди. Но к тому времени Карла Поппера уже не было в Европе. Как только он задумался о том, чтобы оставить преподавание в школе, двери в академическую карьеру в Австрии захлопнулись окончательно, а ключи от них были у нацистов. Атмосфера становилась все невыносимее и в конце концов привела Поппера к решению, изменившему его судьбу и усилившему ощущение отверженности от нормального течения академической жизни. Это ощущение станет неотъемлемой частью его мировоззрения и вызреет в протест, который и вырвется наружу 25 октября 1946 года, на заседании Клуба моральных наук.

Если я исчерпал все доводы, я достиг твердой породы, и лопата моя уперлась в камень. Тогда мне остается сказать: «Я просто делаю то, что делаю, вот и все».

Витгенштейн

И Попперу, и Витгенштейну — второму даже с большим основанием — можно было бы предъявить одно и то же обвинение: в их работах отражается явная ненависть к собственному еврейству, даже антисемитизм.

Если Поппера больше интересовало место еврейского народа во внешнем мире, в общественно-политической жизни, то Витгенштейн, как и следовало ожидать, был сосредоточен на мире внутреннем — как собственном, так и других людей. Его постоянно терзала идея, что еврейское происхождение — это механизм, контролирующий сознание; что евреи изначально, от рождения, думают определенным образом; что «еврейскость» (в том числе, разумеется, его собственная) ограничивает или искажает мысль.

Непросто представить, как в тридцатые годы в нем пробуждалось еврейское самосознание, ибо Витгенштейны в свое время сделали все, чтобы еврейство стало для них безвозвратным прошлым. Прадедушку Людвига по отцу звали Моисей Майер, но в 1858 году семья взяла фамилию Витгенштейн — в честь Сайн-Витгенштейнов, у которых Майер служил управляющим в Хессе. Многие ошибочно считали Людвига отпрыском этого германского княжеского семейства. В некрологе, опубликованном в The Times, сообщалось, что Витгенштейн происходил из знатного австрийского рода: «в числе его предков был князь Витгенштейн, воевавший против Наполеона».

Дед и бабушка Людвига по отцовской линии обратились в протестантизм, а еврейские предки со стороны матери с давних пор были христианами и вступали в христианские браки; сама она была католичкой, и Людвига крестили в ее веру. С точки зрения ортодоксально-. го иудаизма Людвиг вообще не был евреем, поскольку еврейкой не была его бабушка с материнской стороны, Мария Штальнер. Но от нацистских преследований это, как мы увидим, не спасало. Обучавшая Витгенштейна в Кембридже русскому языку Фаня Паскаль, размышляя о его происхождении и крещении, делала вывод, что его нельзя считать евреем. В детстве, на Украине, она в полной мере испытала на себе антисемитизм царской России; по ее словам, о таких, как Витгенштейн, ее бабушка говорила: «Немножечко еврей».

Что думали о своих еврейских корнях сам Людвиг, его братья и сестры, — об этом можно судить по-разному. Для начала стоит вспомнить о том, как еще подростками Людвиг и Пауль захотели записаться в один венский спортивный клуб, куда вход евреям был закрыт. Людвиг думал, что невинная ложь позволит им обойти запрет, однако Пауль так не считал — и они нашли другой клуб. Если это правда, то непонятно, как трактовать другой случай: вскоре после аншлюса Пауль, «бледный от ужаса», объявил сестрам: «Мы считаемся евреями». Ужас его был вполне оправдан. В Германии уже три года действовали Нюрнбергские законы, согласно которым все евреи были лишены гражданских прав (оставаясь при этом подданными Германии). Музыкантам-евреям запрещалось выступать с концертами. Вена и Прага были наводнены еврейскими музыкантами из Германии, ищущими работу. Среди знакомых Пауля наверняка были такие люди. Однако его недоумение выглядит странно в свете реалистичности, проявленной им в ситуации со спортивным клубом.

Сохранилось еще одно семейное Предание Витгенштейнов — о том, как Милли, одна из тетушек Людвига, спросила его дядю и своего брата Луиса, «верны ли слухи о том, что они евреи». «Pur sang [чистокровные], — ответил он. — Pur sang». Позже взгляды внучки Милли на их еврейское происхождение сыграют для семьи жизненно важную роль.

И, наконец, сам Людвиг. В начале Первой мировой, отправляясь добровольцем на фронт, он с мрачным предчувствием записал: «Мы можем проиграть эту войну и проиграем, не в этом году, так в следующем. Сама мысль о том, что наш народ будет побежден, страшно угнетает меня, потому что я целиком и полностью немец».