Стальная акула. Немецкая субмарина и ее команда в годы войны. 1939-1945 - читать онлайн книгу. Автор: Вольфганг Отт cтр.№ 61

Когда санитары вкатили в палату тележку с вечерним супом, Кёхлер встал, дохромал до нее и вернулся с полной тарелкой. Нельзя терять времени, объяснил он, поскольку ходячие первыми бегут к тележке и набивают свои желудки, а лежачим ничего не достается. Он знает, сам долго был лежачим. Потом, сидя на кровати, он торопливо опорожнил свою тарелку, так смачно чмокая губами, что Тайхман не удержался и спросил, каков суп на вкус.

— Совсем неплохой, — ответил Кёхлер.

После ужина Эш кратко рассказал Тайхману о порядках в госпитале. О врачах и медсестрах он обещал поговорить завтра, а то трудно переварить слишком много информации за один раз.

Соседи выровняли матрац Тайхмана, взбили подушку и расправили простыню. Если ему что-то понадобится, пусть обращается к ним; ему ни в коем случае нельзя вставать. А пока Тайхман будет лежать, сказал Кёхлер, он еще поносит его левый тапок — у него мягче задник, чем у тапка Кёхлера; ему пришлось загнуть его, чтобы не натирал ему больную пятку. Главврач уже дважды делал ему выговор за порчу государственного имущества.

— А, наш главврач, — сказал Эш, — дубина стоеросовая.

— А ну-ка, повтори, — сказал Кёхлер.

— Кто бы говорил! Если бы ты не лизал задницу начальству, то никогда бы не стал капралом.

— А тебя сюда положили только из-за твоей золотой партийной медали.

— Для них же будет лучше, если они будут знать, кто у них лежит.

Ночью сестра Марго три раза приходила проведать Тайхмана. Она была очень мила…

Тайхман проснулся; в ноздри ему ударил запах дешевых духов. Он услыхал несколько неприличных слов и увидел, что у его кровати, справа и слева, стоят какие-то женщины. Они были неопределенного возраста, накрашены, словно шлюхи, и хихикали как подростки. Потом к ним присоединилась третья и, в свою очередь, произнесла слово, которое нечасто можно было услышать за пределами публичного дома; потом все три удалились в один конец палаты, вставили ручки веников между ног и принялись подметать пол.

Эш объяснил Тайхману, что это уборщицы из местных, которые приходят каждое утро. И не их вина, что они вместо приветствия употребляют непристойные словечки — этому их научили немецкие солдаты, сказав, что эти слова означают «доброе утро». Есть еще и четвертая, добавил Эш, она всегда готова услужить и лежит сейчас на столе в умывальне.

Тайхман наблюдал, как кто-то из соседей уходил в умывальню, а когда возвращался, туда шел следующий. Он насчитал семь человек.

— В день выдачи денег их бывает в два раза больше, — сказал Эш. — Она дорого берет.

— Должно быть, она очень сильная. А хоть красивая?

— Не могу сказать. Я с такими женщинами не связываюсь. Я — национал-социалист.

— А врачи об этом знают?

— Конечно. Старых бойцов партии осталось не так уж много.

— Я имею в виду женщину в умывальне.

— Да, большинство из них знают. Кроме главврача. Но Векерлин-то уж точно знает. Это здесь самый главный хряк.

— Тот, что в очках?

— Да. И он сам это поощряет, считая частью лечения. Он утверждает, что это успокаивает мужчин и приносит им радость, помогая скорее поправиться. Сам он спит с медсестрой — специально устроил ее в это отделение. Это маленькая толстушка с двумя шарами спереди…

— Берта?

— Да, это его постоянная партнерша. Но он не один такой. У всех докторов есть свои ртутно-хромные Минни. Только Ольга, старшая медсестра, извращенка. Ей никак не меньше шестидесяти, а она все гордится своей девственностью. Да, хирургическое отделение — это хорошо организованный свинарник, и самые большие свиньи — это те, кто ходят в белых халатах.

Эш рассказывал все это тоном человека высоких моральных принципов, но несчастливого в браке. Тайхман никак не мог понять, вправду ли он порицает нравы, царящие в госпитале, или просто притворяется.

Сообщив о госпитальных порядках, Эш немного рассказал Тайхману о себе. Он называл фюрера и рейхсканцлера просто Адольфом. «Ну что ж, — подумал Тайхман, — это понятно, ведь он старый партийный боец». Но затем Эш сказал:

— В 1923 году я маршировал в Фельдхернхалле вместе с Адольфом, Эрихом и Руди — да, это были незабываемые дни…

— А кто такой Эрих?

— Ты что, не знаешь генерала Людендорфа?

— Слышал это имя.

— Ах да. К сожалению, старина Эрих слишком быстро покинул нас, отправившись в Вальгаллу.

— А кто такой Руди?

— Ты, я смотрю, совсем не знаешь немецких государственных деятелей. Ты что, никогда не слыхал о Рудольфе Гессе?

— А, это тот самый тип, что удрал в Англию?

— Да, да, теперь он в Англии. Но в те дни, в мое время, он был еще совсем нормальным.

«Но сам-то ты не совсем нормальный», — подумал Тайхман. У него создалось впечатление, что воспоминания о героических днях национал-социалистической партии — единственное богатство рядового первого класса Эша, ничего другого у него за душой нет.

Эш встал и сделал несколько гимнастических упражнений, не обращая внимания на свой геморрой и насмешки товарищей по палате. Закончив зарядку, он сказал Тайхману:

— Я хочу сказать тебе одну вещь. Кто бездействует, тот зарастает мхом. Поэтому насмешки этих болванов ни в малейшей степени меня не трогают. Они ведь ничего не понимают. Когда национал-социализм только появился, те же люди смеялись над нами. Но мы еще посмотрим, кто будет смеяться последним.

Он надел свой серый армейский китель поверх больничной пижамы, хотя в палате было довольно тепло. На левой стороне кителя сверкала почетная золотая медаль национал-социалистической партии. Медленно, изо всех сил стараясь не трясти ягодицами, Эш вышел из палаты и направился в уборную.

Француженки между тем закончили уборку и ушли, сопроводив свой уход теми же непристойностями, с которыми появились. Кёхлер принес Тайхману миску с водой, и он попытался умыться. Тут кто-то крикнул: «Смирно!»

В палате наступила тишина. Согласно правилам, лежачие больные тоже должны были вытягиваться в струнку при команде «Смирно!». Они должны были лежать на спине, вытянув руки по бокам и повернув голову в сторону вошедшего офицера.

В палату вошел доктор Векерлин в сопровождении бесполой старшей медсестры, а также Берты и Лизбеты. Самой последней вошла Марго. Мужчины смотрели только на нее — достаточно было одного ее кивка, чтобы сделать их счастливыми. Она представляла собой роскошное зрелище. У нее была стройная и в то же время округлая фигура, красиво очерченный чувственный рот и медно-рыжие волосы. Ее осанка была умопомрачительной. Марго была неприступной и обходительной. Было ясно, что здешние мужчины для нее — не более чем пациенты. И в довершение ко всему она была из Берлина.

— Вольно! — крикнул доктор Векерлин и вместе с сестрами стал обходить больных. Когда он подошел к кровати Тайхмана, тот умывался. Марго хотела забрать у него миску, но он не отдавал. Векерлин же привык, чтобы при его приближении пациенты вытягивались по стойке «смирно».