Зима - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Гришковец cтр.№ 51

И от этого жуть становится еще острее и приятнее, и хочется ее сильнее будоражить и заострять, так же, как хочется подбрасывать дрова в костер. И приятно думать, что волк совсем близко.

Потому что вся эта жуть оттого, что ты остро чувствуешь, что ты ЕСТЬ, и что ты очень маленький. Ты очень маленький, но ты есть! И твой костерок видно на другом берегу. И костерок горит ярко, и у тебя есть твоя скромная температура тела, но эта температура все-таки выше температуры воздуха, и намного выше температуры космоса. А если волк укусит, то будет больно.

И вообще, то, что Я ЕСТЬ, хоть и маленький, это космически больше…. Чем… если бы меня не было вовсе… Не было вовсе…

Но случается чувство совсем другое. Такое чувство, когда взаимоотношение с собой, черт побери, совсем изменяется, оно исчезает. Это такое чувство… Которое называется таким словом, которое на родном языке произносить ужасно трудно. Такое слово, которое, если произнесешь, то обязательно поперхнешься или откашляешься… Или даже это слово подумаешь — как-то споткнешься об него… Зато на любом другом языке — английском, немецком — сколько угодно… легко. Это слово — «любовь». (откашливается.)

И вот, в состоянии любви можно взять и исчезнуть. Можно… не стать. Вот так, шел по городу, раз и исчез. А потом снова, раз, и появился. И мир весь тоже появился вокруг. А ты находишь себя сидящим на скамейке, в каком-то мало знакомом месте. Ты сидишь на какой-то грязной скамейке, на которую без любви ни за что бы ни сел. А мимо идут люди. А куда они идут? И ты встаешь, идешь за ними. А куда все идут? А они идут к метро. И ты идешь, такой грустный, лирический, и жалеешь себя, но вдруг встречаешь лицо человека в толпе… А это такое лицо…, что становится просто стыдно за свои переживания.

Ты видишь, например, лицо женщины, которая продает газеты у метро, и думаешь, а что должно было случиться, чтобы у нее стало такое лицо? Стоишь, смотришь, и думаешь, что же это за жизнь такая бывает. А в этот момент мимо проезжает, возвышаясь над улицей, огромный туристический автобус, и из окон автобуса на тебя смотрят туристы. Какие-нибудь иностранные. И ты понимаешь в этот момент, что ты для них не более чем часть городского пейзажа, менее значимая, чем лепное украшение на фасаде. Но если ты поймал на себе взгляд туриста, какого-нибудь японца, ты почему-то улыбнулся, и даже как-то махнул рукой, дескать, мы тут неплохо живем, дескать, приезжайте еще, будем рады.

А туристы едут в гостиницу, где кто-нибудь из них будет смотреть в окно своего номера с высокого-высокого этажа на твой город. А ты так свой город никогда не видел, потому что ты никогда в гостинице в своем городе не жил, и тебе так свой город видеть не надо, потому что, если ты увидишь свой город как турист, ты не сможешь в нем жить. Потому что, что видит турист? Он видит твой город, который похож на светящийся блин, который лежит на поверхности планеты, и уходит своими краями в темноту. А где-то там, среди огоньков, светится твое окно. Или где-то в потоке машин, горят фары твоего автомобиля.

Но из окна гостиницы в другом городе, а еще лучше за границей ты смотреть можешь. И проезжать по чужому городу в туристическом автобусе можешь, и это даже приятно, и ты будешь смотреть на улицу, и тоже встретишь глаза человека, который живет здесь, и тебе тоже улыбнутся, и махнут рукой. И ты подумаешь: «О, а здесь-то люди получше живут! Как-то у них это получилось. Надо будет к ним почаще приезжать».

И наступает утро. И утром окна не зажигаются, а начинают отражать небо и солнышко. Если, конечно, солнышко есть. Было бы что отражать!

(Утро. Женщина возвращается в комнату, отдергивает шторы, открывает окно. Она смотрит в окно, ест яблоко, мужчина гасит «звезды» и машет веточками. Так продолжается несколько секунд, потом она подходит к телефону, набирает номер.)

Женщина говорит по телефону: Алле! Леночка? Здравствуй. Я тебя не разбудила?

Ну, хорошо…

Кстати, я заходила в тот магазин после работы, ну, в который ты мне говорила и видела брюки, которые ты купила… такие серые, в черную точечку. Очень симпатичные. Да. Очень хорошие брюки. Мне очень понравились… Я, правда, себе такие не стала бы покупать…

Лена, ну что ты обижаешься, я просто не ношу такие брюки…

Да брюки хорошие!! Просто я не ношу узкие брюки, что ты обижаешься!..Тебе прямо ничего сказать нельзя!.. Ну ладно, извини. Я к тебе по делу звоню. Скажи, у тебя сонник далеко?.. Я тебе хочу один сон рассказать. Вот послушай: прихожу я домой, открываю ключом квартиру, а в квартире, как всегда во сне, как бы моя квартира, и как бы не моя. Захожу в комнату, а у меня на диване сидит какой-то мужчина, я вижу этого мужчину, и понимаю, что я где-то его когда-то видела, и не могу вспомнить. А потом вспоминаю — помнишь, у нас в школе химию преподавал, такой смешной толстый дяденька? — ну, такого маленького роста, в круглых очках — как же его звали? Василий Петрович! И ему говорю — Здравствуйте, Василий …ович — я не могу вспомнить, а как бы проговариваю, чтобы его не обидеть — а что вы здесь делаете? А он смотрит на меня, и возмущается, мол, как вы можете такое спрашивать.

А он сидит на диване, у него закатаны брюки, перед ним на полу тазик, и он парит ноги. Я ему говорю — Ладно, ладно, занимайтесь пожалуйста, и пошла в другую комнату, а сама заглянула в тазик, и вижу, что у него в тазу не вода, а полный таз черносмородинового варенья. И меня во сне это даже не удивило, но я рассердилась. И подумала, как это он мог взять без спроса мое черносмородиновое варенье, да еще так много. Там банки три или четыре трехлитровые. А потом я думаю: ой, он же сейчас встанет, и пойдет вот этими ногами по ковру! Может быть, ему какое-то полотенце или тряпку дать? Полотенце жалко, а тряпку как-то неудобно. И что-то я так всерьез к этому во сне отнеслась. Так что, посмотри, пожалуйста, что означает — варенье…

Нет, ну этого не может быть! Да точно, не может быть. Дурочка, у тебя все к этому сниться. Тогда посмотри — смородина…

Нету? Тогда «ягоды» посмотри… О-о! А вот это не плохо. И тебе тоже бы не помешало. Пора уже определяться…

А ты что сегодня вечером делаешь?… Ты все-таки решила туда пойти?… Ну, я не знаю, я бы не пошла, а ты иди…Ну как вернешься, позвони… Поздно позвони…

Ну ладно, Леночка, пока…. Извини, что я к тебе с глупостями… счастливо… позвони…

(Кладет трубку. Уходит в глубину комнаты, начинает делать макияж у зеркала, собирать сумочку, готовится к выходу из дома.)

Мужчина продолжает говорить: А образ женщины в окне — это такой банальный образ. Очень много раз использованный и банальный. Вот такая картинка: стоит женщина в окне… Такую картинку можно увидеть на обложке какого-нибудь романа. И такой роман не захочется покупать, потому что, когда женщина стоит у окна, в этом ничего хорошего нету. Это тоска зеленая. Что может быть хорошего, когда одинокая женщина стоит у окна? Но, представьте, как все меняется, как изменяется ощущение от вида женщины в окне, если мы, допустим, точно знаем, что она ждет моряка или летчика. Все сразу меняется! И мы сразу же знаем, что, во-первых, она, эта женщина, хорошая, потому что стерва не будет ждать моряка или летчика. И она ждет хорошего человека, потому что как может быть моряк или летчик сволочью? Или она ждет письма с фронта, а там, на передовой, сидит солдат, он сидит в окопе, под дождем, на голове у него мокрая, блестящая каска, и он укрывает от дождя клочок бумаги, на котором пишет письмо. А она стоит у окна и ждет, даже не его самого, а вот это письмо. И если мы все это знаем, то у нас появляется надежда, что она дождется. Она дождется сначала письма, а потом и солдата. И у них все будет хорошо. Хотя бы недолго. Совсем не долго. Но солдат придет в отпуск на неделю, моряк зайдет в порт на пару дней, летчик залетит… на денек…и у них все будет хорошо. Правда, потом солдата убьют, моряк утонет, летчик разобьется, но надежда-то останется. Надежда!