Я и Софи Лорен - читать онлайн книгу. Автор: Вячеслав Верховский cтр.№ 6

– Птицы! Они давно улетели на юг!

– Ага, ага… – подтвердил спросонья, благосклонный.

И тогда я взял еще бодрее…

Двери в нашем классе приоткрыты. В тех дверях – стеклянные окошки. А за ними, за дверями, в коридоре… Там творится что-то несусветное: студенты, которые еще не сдали, в ожидании, они сгрудились у дверей. И уже даже не смеялись – просто корчились. Я имел у них такой успех!

– Птицы – улетели! – подытожил.

Так, что дальше? Главное, не медлить, не молчать. Во!

– Ночи все длиннее! Дни – короче…

– Стоп! Что – «короче»?

Холоденин это слово выловил, «короче», встрепенулся. И, разлепив свой левый глаз, на меня непонимающе уставился.

Я чуть не кончился, но виду не подал:

– Короче, без борьбы пролетариат себя уже не мыслил!

Я был красноречивым на язык.

– Молодец! – воскликнул Холоденин.

Кто молодец – я понял без подсказки. И хотя к нему сидел я ближе некуда, пролетариат ему был все же ближе.

– Ну, продолжайте! – вновь погружаясь в спячку.

Что при такой жаре немудрено.

А эти, за дверями, умирали. Что меня, конечно же, подстегивало. Подбивая на все новые свершения. Кажется, еще секунда – я прысну сам, и Холоденин разгадает; но нет, он отдыхает безмятежно. Я такое плел – он:

– Да, да, да…

Чтобы так мне околпачить старика, это было… Ну, невероятно! Как заправский этот самый… Ну, который… Я втирал ему еще минут пятнадцать. Сам процесс, такой опасный и в то же время сладострастно-увлекательный, меня втянул, и от тех «Уроков» получал я просто наслаждение! Я отвечал – и сам же упивался: о, какой я остроумный! О, и ловкий!

Что я плел, что я буровил?! И вдруг почувствовал: я начинаю иссякать. Но молчать нельзя, определенно: Холоденин молчунов у нас не любит. Оглянулся… нет, я все же молодчина! По стенам в кабинете вкругаля висят плакаты с изречениями классиков. Основоположников марксизма и т. д. Вот какой я наблюдательный попался! Вот такой чертовски я находчивый! И по кругу мне остается только их озвучить: «Партия – ум, честь и совесть…», «Пролетарии всех стран…», «Учиться, – и так далее, – учиться…» – цитатами я сыпал очень щедро.

Так же хорошо, в смысле уверенно, я дал ответ и на второй вопрос. Мой экзаменатор Холоденин:

– Так, и третий…

Я и на третий отвечал бог знает что. Но бодро и уверенно. Словом, отбарабанил и на третий. Я был королем словоблудия. Так становятся кумирами толпы.

Казалось, Холоденин мирно спал. Я кашлянул – он своевременно очнулся:

– А на третий?

– Только что! – ну, в смысле, что уже.

И он одобрил:

– Хорошо ответили на третий!

И тут он открывает правый глаз, я помню как сейчас, и говорит:

– А знаете ли что? – и потянулся.

Я с тревогой:

– Что?

– Вы сегодня молодец, студент…

– Верховский!

А ведь обычно я успехов не выказывал.

– Ну что же, – подытожил он, – отлично! – На три вопроса вы ответили отлично. И я вам ставлю… То же самое: «отлично». Молодец!

Ему в лицо я чуть не рассмеялся. А пока он ставил мне «отлично», я смотрел сквозь дверь – а там веселье: во как я уделал старика!

8

Я вышел как во сне, а эти тут же облепили, как героя:

– Ну что, ну как? Что, неужели пять?! – они своим ушам еще не веря. – Да ну, не может!.. Может, хоть четверка? – уговаривают. – Ты такое нес! Ну, ахинею! Холоденин – полный идиот!.. А ну, покажь!

Зачетку показать.

И действительно, поверить в это трудно!

Даю зачетку, лишний раз блеснуть – не жалко мне! И тишина – как будто я оглох. Тишина такая, что куда же делось оживление? А после – хохот дикий, запредельный. Что такое? Я выхватываю – мама! В зачетке вместо оговоренной пятерки он – не погнушался единицей! Он – цифрой – выписал мне кол, такой кошмар! Но и это еще не было пределом. Чтоб, не дай бог, я кол не переправил на четверку, рядом в скобках Холоденин уточнил, что кол осиновый, в чем и расписался, так размашисто.

Боже! Пусть и с закрытыми глазами… он! ВСЕ!! СЛЫШАЛ!!! С его стороны это был высший пилотаж. Если хотите, мертвая петля. Затянутая на моей несчастной шее…

Я чуть не повредился: «кол осиновый»! Эх, старик, да не такой ты Холоденин, как мы думали!

А экзамен я пересдавал четыре раза…

По легкомыслию беды не ждет никто.

Вот так и мы.

Хотя у нас звонок вполне исправный, к нам в дверь – загрохотали кулаком!

Бабка:

– Кто там?

– Открывайте, это почта!

Бабка почтальоншу не узнала. В смысле то, что это Тоня, – это да. Антонина, милая такая, доставляла бабке пенсию домой, бабка ее чаем угощала. Здесь же Тоню будто подменили. Ни «здрасьте!», ничего, а очень сухо протянула, как повестку в суд:

– Распишитесь, за уведомление!

Бабка черканула свой каракуль.

Тоня попыталась выйти молча, но не сдержалась, поделившись накипевшим:

– Нет вам веры! – и что-то: – Вот на что вы променяли нашу Родину! – а напоследок, окатив нас всех презрением, дверью хлопнула – ну просто оглушительно!

Мама побледнела:

– Началось, – в смысле, что и нас не миновало. – Вот и к нам пришла Америка, домой!

Щас эта помощь – как гуманитарная. И тех, кто от нее бы отказался… Как раз напротив, все: давай-давай!

Но у советских собственная гордость: в 70-е, когда из-за границы людям шли посылки, где в основном была одежда, а у нас в продаже было пусто… Так они метались, как затравленные, между «взять» или «опомниться», и в результате – с гневом отвергали. И еще давали интервью, мол, просим оградить от провокаций. Мол, охмуряют нас, коварные враги!

Хотя, казалось: ну не хочешь – не бери! Порви уведомление… Так нет же, они еще публично отрекались! Выпираясь на экраны телевизоров, на потеху обывателю Донецка. Такие по-домашнему нелепые и такие жалкие, ну просто! С глазами, полными недетского кошмара, на своих трясущихся ногах. Опять же, запинаясь и бледнея, с просьбой защитить их от посылки, они бросали присланные вещи к подножию студийных телекамер, как фашистские штандарты – к Мавзолею, мол, мы выше этих западных подачек, нас не купишь!

И ни в чем не виноватые посылки… В прямом эфире их топтали, крупным планом…

Я это помню хорошо, по телевизору. В передаче «Родину не выбирают» люди каялись. Клялись, что делу Ленина и партии верны. Это было, это не сотрешь. Многих моя бабка знала лично: Лейкиных, Морокиных, Шапиро… Но, наивная, крутила у виска: