Что-то произошло с ней в Иерусалиме, что-то в корне изменилось, пока она спала. Поступки и события формировали ее жизнь: напор Микаха и ее податливость, смерть Якова, разговор с доктором Езаром, взрыв и арабский юноша.
Как будто в Иерусалиме она ступила на перекресток, где ее поджидала судьба, чтобы вести в будущее.
На третий день Жени поднялась с постели и вышла из гостиницы, чтобы поесть. На улице моросил мелкий дождь, легкая дымка вилась у ног, окутывая их, точно сероватая вуаль. Завтра она вернется к матери и попросит у нее прощения. Мать оказалась человеком на перепутье, который предложил ей руку. Наташа пыталась предупредить о Микахе, но она не послушала. Наташа понимала больше других, почему она решила стать пластическим хирургом. Мать была права: их жизни слепила Ладога.
Жени вернется в кибуц, чтобы залечивать, а не разрушать. Они станут говорить, как друзья, как женщина с женщиной, как мать и дочь. Жени во всем ей откроется, расскажет о своем одиночестве, что сопровождало ее всю жизнь, о годах опекунства Бернарда, о Лекс, о Пеле. Спросит у матери, не совершила ли ошибки и есть ли возможность вернуться обратно к мужу, не отказываясь от собственной цели.
Солдаты толкались и добродушно смеялись вокруг нее, и Жени ускорила шаги.
На фоне бледно-молочного неба город казался оливково-монотонным. Улицы запружены людьми, попавшими в благодатную сеть дождя.
Трудно было пробираться через толпу. Она приостановилась у магазина, витрина которого была завалена вещами, не имеющими друг к другу никакого отношения. Кукла, дорожный утюг, мужской комбинезон, нить жемчуга, лампада, медный поднос. Казалось, все товары были выставлены в окно. Рядом с корабельным барометром лежала слонового цвета с золотом шаль, украшенная вышивкой. Знаки на ней Жени так и не смогла разобрать.
Она вошла в магазин, который и в самом деле был лишь на несколько футов шире витрины, и попросила показать шаль. Хозяин, почти такой же старый и высохший, как доктор Езар, улыбнулся ей беззубым ртом и раскинул перед ней свой товар.
Шаль была великолепна. Отделанная бахромой, она укрыла старичка от плеч до пят.
— Надпись на арабском и иврите, — он пожал плечами и осторожно сложил шаль. — Наверное, шаль для молений.
Смесь алфавитов по белому и золотому шелку, вышитые звезды и луны, концентрические круги — все навевало спокойствие, мир и единение.
— Я беру ее, — произнесла Жени. — Для матери.
На следующее утро, с завернутой в грубую серую бумагу шалью под мышкой, она пришла на автовокзал.
— Автобусов не будет, — сообщили ей в билетной кассе. — Отменены.
— Как же так? Как можно отменить автобус?
— На севере волнения. Сирийцы атакуют кибуц. Идет сражение, — и кассирша повернулась к следующему в очереди.
— Пожалуйста, — снова начала Жени, но по глазам женщины поняла, что это бесполезно.
Из газет, продающихся в киоске, она не узнала ничего. Британские сообщали вчерашние новости, а местные на английском языке были уже распроданы. Что происходит? Почему отменили автобус? Сирийцы атакуют кибуц. Идет бой. Кто-то же ей должен сказать? Она в отчаянии оглянулась, ища кого-нибудь, кого по одежде можно было бы принять за американца или американку или по крайней мере за человека, говорящего на английском.
Какой-то человек ругался с кассиршей. «Он тоже, — подумала Жени, — намеревался отправиться на север». Чем-то он показался ей знакомым. Когда он отвернулся от билетного окошка, Жени узнала в нем недавнего соседа по автобусу и быстро подошла:
— Дан! — проговорила она с облегчением.
Он крепко пожал ей руку и нахмурился:
— Я только что думал о вас.
— Почему?
— Ваш кибуц. Вы ведь тогда говорили, что едете повидаться с матерью. Ужасно, правда?
— Я ничего не слышала.
Дан удивленно посмотрел на нее:
— Обычный пограничный конфликт. Но этот похуже других. Банда сирийцев на рассвете пересекла границу, прорвалась через колючую проволоку и перерезала глотки израильским часовым. Бог знает, как быстро они прошли через кибуц и захватили детский сад.
— Нет! — от этой новости у нее подогнулись колени и она чуть не упала.
— Пойдемте. Сядьте там, — Дан проводил ее к скамейке. — Выпейте вот это, — он заставил Жени отхлебнуть из фляжки, и она почувствовала, как жидкость обожгла ее нутро.
— Я должна быть там.
— Я знаю, — успокоил ее Дан. — Я возьму вас с собой.
— Но как?
— Есть разные способы. Ждите меня здесь, — он наложил фляжку в ее ладонь. — Пейте, как только почувствуете необходимость. Я скоро вернусь.
Появился он вместе с джипом. За рулем и рядом на переднем сиденье устроились солдаты, а она с Даном расположились на заднем, стиснутые со всех сторон грузом: оружием, лентами с патронами, кислородными баллонами, металлическими коробками с красными крестами, фотоаппаратами.
По пути радио то работало, то замолкало. Треск помех, взрывы звуков, слова, которые она не понимала, и пугающая тишина.
После каждого сообщения Дан ей переводил: «Детей взяли в заложники. Требования террористов пока неясны, — он пожевал нижнюю губу. — Земля, что же еще».
Дети. Жени представила девочку с золотисто-каштановыми волосами, светловолосую девчушку с магическим камнем. Арон старается не расплакаться. На рассвете. Наташа еще не уходила на работу. Нянечка там ночует, а Наташа обычно приходит к завтраку. Обычно.
Дан перегнулся вперед, стараясь сквозь треск и помехи расслышать слова, и покачал головой.
— Вы знаете человека по имени Миках Кальман?
— А что случилось? Что он сделал?
— Насколько я могу судить — все еще очень путано — сирийцы утверждают, что действуют в порядке самообороны. Говорят, что израильтяне, люди из кибуца, захватили их территорию. И прямо обвиняют этого Кальмана, называя его главарем.
Они заявляют, что Кальман и его приспешники еще до шестидневной войны совершили рейд на их сторону, убили двух детей и незаконно перенесли ограждение из колючей проволоки.
Теперь они требуют, чтобы израильтяне отошли назад, но не на прежние рубежи, а, в качестве компенсации за жизни, отдали бы им полосу земли шириной в милю.
— А если им откажут? — со страхом спросила Жени.
— Тогда они грозят перестрелять всех детей.
Где теперь Наташа? Где Наум? Как она сказала тогда? Противоборствующие идеологии, как будто говорила о спорящих сторонах в диспуте. А Наум с его огненной шевелюрой, огромным животом и оттопыренными ушами. Хороший человек. Умный и добродушный. Но что он может сделать сейчас, чтобы остановить кровопролитие?
Они ехали прямо через пустыню, а не по дороге, как следовал автобус. Жени заметила два танка. Один из них лежал на боку. Те же, что она видела и в тот раз? Вряд ли — страна была наполнена свидетельствами недавней войны.