Царские врата - читать онлайн книгу. Автор: Александр Трапезников cтр.№ 25

— Как он? — спросил я.

— Да ничего, хороший старичок, — ответила она. — Только иногда находит. В столовой вчера помочился.

Пока она открывала дверь, я смотрел на отца в конце коридора. И тут я увидел, как тот долговязый в шапочке вдруг сильно толкнул его в плечо. Первой моей мыслью было броситься туда и врезать этому драчуну в лоб, но меня удержала медсестра.

— Сейчас я вызову санитара, его успокоят, — сказала она, — не вмешивайтесь. Это же больные.

Да, она была права. Это больные. Мы все больные на этом свете, каждый по-своему, и не нам вмешиваться в судьбы друг друга. Я бросил на отца последний взгляд, он уже уходил в палату. Я видел только его сгорбленную спину — и вот он обернулся, словно почувствовал что-то. Застыл, как каменный, но увидел ли он меня или что другое — не знаю. Так и стоял, напряженно всматриваясь в лишь одному ему ведомую даль. А за его спиной из окна лился свет. В моем сердце было столько горечи и так душили слезы, что я почти рванул в открытую дверь.

Возвратившись домой, я бестолково слонялся по квартире, думая все время об отце. Что предпринять? В жизни у меня было лишь два человека, которым я слепо доверяя: сестра и Павел. Но сейчас мне казалось, что я сам должен принять какое-то решение. Я уже не подросток, можно обойтись без советов. И тут меня что-то толкнуло в голову, пришла такая мысль, что я поначалу ужаснулся, а потом… Потом я вошел в свою комнату, отодвинул диван от стенки и стамеской оторвал плинтус.

Там была дыра, я просунул пальцы и вытащил сверток. В него был завернут наградной пистолет отца — «ТТ». Я положил его на стол и стал глядеть на вороненую сталь. О его существовании знал еще один человек — Миша Заболотный, когда-то я показывал его ему. И Мишаня обучил меня, как с ним обращаться. Где предохранитель и все прочее. Потом, правда, долго уговаривал меня продать пистолет ему. Я наотрез отказался. Теперь взял тяжелую «тетешку» в руку и прицелился в фотографию отца на стенке.

Я думал: случись подобное со мной, если я вдруг потеряю разум, то зачем жить? Буду ли я знать вообще, что живу или нет? И для чего мне такое существование? Наверное, последней моей угасающей мыслью будет та, чтобы освободиться от столь жалкого плена, выйти из этого бренного тела и обрести свободу души. И я буду молить Бога поскорее умереть. Или чтобы кто-нибудь помог мне. Это и станет спасением. Не об этом ли просил меня и кой отец? Излечение невозможно, помести его хоть в какую клинику. Те же ночные ремни к койке. Разрушение мозга необратимо, средства от болезни Альцгеймера нет. Еще немного времени, и память его будет начисто стерта. Он превратится в живой труп. Так не лучше ли… не правильнее ли будет… помочь ему?

Я думал об этом, держа пистолет в руке. А может быть, как ни кощунственно, в этом мой сыновний долг? Смерть воина от пули, а не на койке в нечистотах. Он заслужил лучшее, быстрый уход из жизни. А заповедь: не убий? Не вмешательство ли это в промысел Божий? Но смотреть на мучения близкого, самого родного тебе человека? Пусть грех ляжет на меня, но зато будет спасен он. Мне так и слышался сейчас его голос: «Спаси меня, спаси». И то, как он целовал мне руку. Вот эту самую руку, в которой я теперь держу его наградной пистолет.

В квартире хлопнула дверь — это вернулась из мастерской сестра. Я быстро завернул «ТТ» в тряпку, сунул в дыру под плинтусом и задвинул на место диван. Потом вышел в коридор.

— Чего ты такой расстроенный? — спросила Женя, которая всегда очень чутко улавливала мое настроение. — Передай своему Павлу, что вечер у Меркулова состоится завтра, в семь часов. Приходите прямо в мастерскую.

— Ладно, скажу, — отозвался я. — А я только что от отца.

Сестра прошла на кухню, я следом.

— Как он? — спросила она, зажигая на плите газ и ставя чайник.

— Всё хуже, — махнул я рукой. — Слушай, ну хоть что-нибудь-то можно сделать?

Она не ответила. Вопрос был бесполезный. Мы сели за стол напротив друг друга. Сестра выглядела усталой.

— У тебя на щеке краска, — сказал я. Сам достал платок и хотел вытереть, но она ушла в ванную. Когда вернулась, я уже разливал чай в чашки.

— Нужно смириться, — произнесла Женя. — Ты пойми меня правильно, у меня самой сердце кровью обливается, как и у тебя, но тут ничего не поделаешь. Мы же консультировались с врачами. Сейчас он держится только на нейролептиках, если их прекратят давать, наступит рецидив. То, что должно произойти, неизбежно.

— Скажи: смерть медленная или быстрая, что лучше?

— И то, и другое плохо. Смерть отвратительна в любых проявлениях.

— Жизнь, порою, бывает отвратительнее смерти.

— Смотря, какая жизнь. Форм жизни много.

— Жизнь растения.

— А так живут миллионы людей, только думают, что куда-то двигаются. На самом деле их лишь поливает дождичком. Иди чем похуже.

— Они хоть думают.

— Нет, им кажется. Мысли у них все равно не свои, чужие. Вложенные извне. Чтобы мыслить, надо много и сильно переживать. Страдать. А у них — покой или стремление к нему. Двадцать первый век станет веком полного человеческого безволия. Всё за тебя станет решать малая кучка избранных, владеющих суперсовременными технологиями. Век абсолютного контроля за твоими поступками, чувствами, век восхитительного рабства, к которому так стремится человечество. Хлеб и зрелища, всё остальное должно исчезнуть. Великий Художник берет резинку и стирает из твоей памяти все лишнее. Воля — лишняя. Отдельные особи еще немного побрыкаются, но их тоже сотрут. Да что там человек, сотрут целый континент, если потребуется! Нацию уж точно, особенно, русскую. Мы не укладываемся в их схему, слишком своевольные.

Сестра впервые говорила со мной столь серьёзно, и я даже насторожился, почувствовал, что в ней что-то происходит, идет какой-то перелом. Она изменилась, а причина была мне не ясна. Но мне захотелось именно сейчас расспросить ее о многом.

— Отец… — начал я.

— Не надо, — остановила меня Женя… — Нужно готовиться к его смерти. Выбора нет.

— Есть, — упрямо сказал я. — Ты помнишь, каким он был?

— Ну еще бы! — она задумалась, и мы некоторое время молчали. Каждый из нас вспоминал отца таким, каким знал, видел. У каждого были свои любимые моменты прошлого. И говорить о них не хотелось. Лишь теребить душу. Женя вздохнула, принялась пить чай.

— Я тут сегодня рылась в старых вещах, — произнесла она, — и вспомнила, что у отца был пистолет. Ты не знаешь, где он, не видел?

— Нет, — наверное, слишком поспешно ответил я. Она посмотрела на меня очень внимательно и сказала:

— Если у тебя — лучше верни. Я его сдам куда следует.

— Да говорю же тебе! Он его, скорее всего, вместе с орденами выбросил.

Сестра погрозила мне пальцем.

— Коля, это не игрушка. Оружие стреляет.

— Сам знаю, не маленький, — огрызнулся я. — Ты лучше скажи… отец из-за мамы… когда она покончила с собой? Мне ведь тогда только пять лет было. Причина — в этом?