Четки фортуны - читать онлайн книгу. Автор: Маргарита Сосницкая cтр.№ 45

– …не девственница.

Отец сжал горло сильнее:

– Вот тебе и пирог с грибами…

22.07.2004

Голос учителя на последнем уроке доходил до Клелии, будто сквозь стену сахарной ваты, ту, что продают в антрактах цирковых представлений: она глушила голос и делала вязко-растянутым, как на поплывшей магнитофонной ленте. О чем говорил учитель, она не слушала: ее занимал вид из окна. Ее город со своими улочками, замыкающимися тупиками, раскинулся внизу как на ладони. Но в каждом тупике прятались ворота или хотя бы калитка в чей-то сад с укромными беседками и скамьями. Сколько их и какие они – можно только догадываться: на то они и укромные, чтоб не бросаться в глаза. В центре городка возвышается церковь и колокольня – их начали реставрировать, приводя в первозданный вид по чертежам ХVII века, поэтому колокольне неутомимо кланяется подъемный кран, быстро пакуя ее в футляр лесов. Полузапущенный, зеленый даже зимой от хвойных деревьев парк отделяет церковь от озера.

Но самым большим сокровищем городка были горы, растянувшиеся по всей протяженности горизонта. Горы всегда красивы. К их красоте невозможно привыкнуть. До боли знакомая, она всегда разная, всегда новая и неожиданная. Утром на склонах хозяйничают голубые тени, к середине дня они темнеют до синевы, к концу переползают в черноту. Тона и оттенки синевы, как и черноты, зависят от того, солнечный или туманный выдался день, идет дождь или падает снег, какое время года, настроение; от этого же зависит сияние и матовость снежных вершин. В гамме гор, как в музыке, семь нот, но всегда они звучат по-новому. А когда горы скрывает от глаз мутный туман непогоды и они едва виднеются, превращаясь в призраков гор, музыка становится таинственной и не от мира сего.

Горы видны из множества окон, с десятков террас и балконов, что превращает любой, даже самый скромный домишко в виллу с захватывающей панорамой. Она неукоснительно входит в стоимость недвижимости и новому владельцу обходится в кругленькую сумму.

В луче солнца, пробившемся меж облаков, как рассеянный свет прожектора, зависает коршун – зависает он и черною точкой в зрачках Клелии; секунда, другая – коршун облюбовал добычу, взял как следует на мушку – и камнем рухнул вниз. Черная точка взорвалась и наводнила глаза Клелии.

По дороге домой Клелию рассмешило, что ноги у нее неожиданно стали мягкими, она их не чувствует – как же тогда движется, если не идет?

Ее взгляд обжегся о куст ярко-пурпурных роз. Что же она утром их не заметила? Это значит замечать было нечего, и неужели за шесть часов, которые она просидела на уроках, весь куст так дружно расцвел и превратился в пышный торжественный букет? Что ни говори, а жила Клелия в раю, теплом, уютном, красивом. Правда, она этого не знала, ей не с чем было сравнить. Она просто растворялась в нем, как сахар в чае, сливалась с ним, не подозревая, что может быть иначе.

К вечеру у Клелии стала мягкою и голова.

Мать позвала ее к ужину, как раз когда она прилегла на кровать в своей комнате и пуховая подушка показалась ей жесткой и ухабистой. Она хотела крикнуть, что не будет есть, но вместо крика вырвался шепот. Мать заглянула в дверь (как она, оказывается, похожа на Клелию… Почему она раньше этого не замечала?.. Такой и Клелия будет лет через двадцать…):

– Ну, ты идешь?

– Мам, я не буду есть.

Мать подошла и положила ладонь ей на лоб:

– Да ты горишь, голубушка. Давай-ка в постель и термометр под мышку.

Клелия вяло переоделась в пижаму, синюю с белыми рюшечками, и легла в постель. Столбик ртути поднялся совсем не на апокалипсическую высоту.

– Н-да, – озабоченно кивнула головой мать, – противная температура. Что поделаешь: гриппозный сезон в разгаре… Утром вызову врача. Хотя врач лечит грипп неделю, а сам он проходит за семь дней. Выпей пока парацетамола. – И принесла мензурку приторно-сладкого сиропа.

Клелия выпила, не почувствовав вкуса, и отвернулась к стене, натянув одеяло на плечи. Мать подоткнула его под спину, погладила ее по голове, черным шелковистым волосам и далее, по одеялу. От этой ласки Клелия совсем размякла, расплылась в бесформенную массу, рыхлый ком земли, веки ее сомкнулись и тут же склеились какой-то манной кашей, теплой и сладкой. Клелия попыталась их разомкнуть, но каша быстро густела и не пускала. Взгляд Клелии упал под ноги: и там расстилалась манная каша, но уже совсем густая, как, бывало, готовила мать для пудинга, а затем поливала шоколадной подливой.

Клелия шагнула – теплая, молочная масса приятно лизнула подошву; сделала еще шаг и завязла по щиколотку, еще – и ушла по колено. Остановится она уже не могла: не пускала обволакивающая приятность этой гущи, манной трясины, в которую она погружалась все глубже и глубже, пока та не засосала ее окончательно.

Утром мать вошла в комнату дочери с подносом; из носика чайника тонко струился пар, стеклянная вазочка поймала крошку солнечного света и растворила в меду, а поджаренные хлебцы спрятались под белой плотной салфеткой. Клелия спала лицом к стене.

– Дочка, уже девять. Просыпайся. Я вот тебе чайку горяченького… Просыпайся. Кончился сон. – Она потормошила дочь за плечо. – Клелия-а-а-а!..

Поднос вырвался из рук, ударился об пол, посуда разлетелась вдребезги, медленно стало расползаться по полу медовое пятно.

– …а-а-а! – покатился над городом крик обезумевшей матери, которая пришла будить свое чадо к завтраку, а нашла его холодным и бездыханным.

Смерть Клелии потрясла сонную жизнь городка, где люди не умирали, а угасали, дотянув до преклонного возраста. А тут в шестнадцать годков ни с того ни с сего из-за какой-то расхожей простуды… Врачи развели руками: неокрепший организм, ослабленный иммунитет. Школа стала собирать на венки.

В день похорон с утра ударил колокол. Его звон, в воздухе крошась на искры, упал на озерную гладь и покатился по ней светлыми серебристыми бликами. Покатился он и по крышам, закатился в каждое окно и укромный уголок каждого сада – уж он-то их знал все.

Строительные работы в церкви были приостановлены, подъемный кран замер на полуслове, леса покрыли траурной фиолетовой материей, а на самый верх кто-то занес корзину пурпурных роз. Куст, еще недавно цветший букетом, сиротливо протягивал оголенные ветки.

Весь городок собрался проводить юную Клелию в последний путь. Пришла вся школа, закрылись магазины и парикмахерская. Не видно было только матери. Как ни увещевал ее старый священник, – а уж кто, как не он, знал все таинства утешения – смириться с Божьей волей, как ни убеждал, что Клелии ниспослано блаженное успение, она совсем не страдала, Господь помиловал ее и от тягот жизни, от мук материнства, от потери иллюзий в этом все более опасном мире и призвал к себе ее душу чистой, невинной, не познавшей боли, не ужаленной искушением, мать не слушала его, а выла, выла в комнате Клелии, лицом к стене – свидетельнице последних минут ее дочери: