Конечная остановка - читать онлайн книгу. Автор: Павел Амнуэль cтр.№ 87

– Она вспомнила, как была взрослой?

– Да! В прошлой жизни.

О подобных случаях я читал и сам. Об индийской девочке и других, как было сказано, «курьезах», писал журнал «Вокруг света» в подборке странных случаев, достоверность которых в редакции ставили под большое сомнение.

– Но ты-то здесь при чем? И… э-э… Ира Маликова?

Заинтересовала его Ира. Надо бы отвлечь, мне не хотелось, чтобы Лёва, будь он сто раз другом, копался в моих неясных пока отношениях с Ирой, которая…

…похоронила меня и прожила еще три года…

Запинаясь и не договаривая, я рассказал Лёве, как вспомнил о том, чего не было.

Например, как мы на первом курсе универа повздорили из-за девушки. Звали ее Илана, училась она на химии, мы в нее втрескались и не хотели уступать друг другу, хотя сама Илана об этом не знала. Она тосковала по Алику с биологии, единственному парню на весь девичий поток.

Мы никогда с Лёвой не ссорились из-за девушки. Мы вообще не ссорились. Спорили много, и, когда Лёва несколько лет назад разводился, я был не на его стороне. Можно было спасти отношения, но он не хотел.

– Ты помнишь Илану с химфака? – спросил я.

– Ну… – Лёва помедлил. Конечно, он должен был помнить. Как-то мы оказались на одной вечеринке, Илана пришла с Аликом, они недавно поженились и сияли, как две начищенные кастрюли. – Это которая за Касимова выскочила на третьем курсе?

– Да.

– Помню. Она в Республиканской больнице работает. Не врач, конечно, где-то в лаборатории. Я ее видел, когда в прошлом году на обследовании лежал, помнишь?

Я помнил. Как и то, что в прошлом году Лёва ездил на курсы повышения квалификации в Минск и на обследование в больницу не ложился.

Лёва с его прагматической философией, которую он выдавал за диалектический материализм, помочь мне не мог. Наведенная память, ага. Ударился головой. Сеанс гипноза. В первый и последний раз я присутствовал на сеансе гипноза в Ильинке, где оттрубил три года в школе. Приезжал туда «на гастроли» известный в республике гипнотизер, выступал в сельском клубе с психологическими опытами, чепуху демонстрировал, но двух женщин действительно сумел ввести в транс. Они размахивали на сцене руками и выполняли простые движения по команде гастролера. Представление мне не понравилось и веры в возможности гипноза не укрепило.

А головой я не ударялся никогда, не случилось такого, не моя вина.

* * *

Странное настало время. По утрам я, как обычно, приезжал в Академгородок и ждал Иру на выходе из метро. Мы быстро обменивались новостями – точнее, новыми воспоминаниями, которые накапливались за несколько часов, что мы не виделись, – и расходились по своим институтам. В обеденный перерыв спускались в академический сквер, где в тени раскидистого платана стояла удобная скамейка, и снова вспоминали, а еще рассказывали друг другу о себе. О нас здешних, познакомившихся недавно. И опять расходились работать, а потом опять встречались, и я провожал Иру домой.

– А помнишь, – говорила она, знакомым жестом прикладывая ладони к щекам, – как мы в девяносто пятом ездили в Лондон и Париж?

– Да-да, – тут же вспоминалась мне эта поездка. – Помнишь, как на Трафальгарской площади патлатый дядька забрался в цветник около колонны и хотел толкать речь?

– А потом мы сели в туристический автобус, на второй этаж…

– И вышли у Тауэра, а там было закрыто, то ли санитарный день, рыцарей чистили, то ли поздно уже было…

– Поздно, пять вечера.

– Да, верно.

С каждым днем мы все больше убеждались, что помним не просто похожее. Одна у нас была память, общая. Мы оба помнили, как подавали заявление в Насиминский Дворец счастья, но в день регистрации прорвало водопровод, и бумаги нам пришлось подписывать в затрапезной комнате, куда вода не добралась. Я не запомнил, Ира подсказала, что на стенах там висели спортивные вымпелы и грамоты. Свадьбу перенесли на другой день, и, когда Ира выходила из машины, с ее ноги упала туфля…

С Лилей у нас было почти то же самое, с той разницей, что во Дворце счастья все было в порядке, и вышли мы в зал регистраций под марш Мендельсона. У Лили болела нога – подвернула, поднимаясь по лестнице. Она хромала, и я поддерживал ее под руку…

За эти дни мы с Ирой ни разу не коснулись друг друга, хотя мне все время хотелось делать то, что много раз… обнять, крепко-крепко прижать к груди, заглянуть в глаза, сказать «родная моя, мы вместе, все будет хорошо», но я понимал, что сижу на скамейке с почти незнакомой женщиной, и не знал, как она отнесется, если…

То есть, знал, конечно, и она знала: хотела того же, что и я, и тоже, не понимая себя, не могла протянуть ко мне руки и сказать, как обычно «Мишенька, у меня холодные ладони, согрей». Ира тоже стеснялась двусмысленности, а однажды, пристально посмотрев мне в глаза и увидев в них разрешение говорить все-все, даже такое, что может причинить боль, сказала медленно, тщательно подбирая слова:

– В тридцатом, когда ты… тебя не было уже год… ко мне посватался старичок… Игорь Матвеевич его звали… сам себя он называл Игаль… я жила у Жени с Костей, с внуками помогала… но чувствовала, что…

– Да, – пробормотал я, не позволив ей сказать, что, какие бы дети и внуки ни были хорошие, все равно жить с ними – это быть или обузой, или нянькой, а мы с Ирой… то есть, она уже после того, как я… В общем, я ее понял и кивнул, чтобы она не говорила о том, что тяжелее всего.

– Хороший он был человек… Я не смогла. Он меня не понял, по-моему. Решил, что я жертвую личной жизнью ради дочери и внуков. А я не представляла, что другие руки будут…

Ира заплакала, и так было странно видеть горькие старушечьи слезы на лице молодой женщины, что я протянул руку и ладонью стер слезинки, а потом другой ладонью пригладил распушившиеся от неожиданного порыва ветра волосы, а потом обнял за плечи, а потом мы целовались – впервые в нашей жизни и так, как много раз целовались, и так, как никогда не было, и так, как было много лет. Все было знакомо, каждое движение, каждый взгляд, каждый вздох… и не знакомо совершенно. Все было впервые и потому казалось волшебным. Я забыл о Лиле и Вовке, я целовал эту женщину, свою жену, имел на это полное право и ни о чем больше не думал, в том числе о том, что нас могли увидеть знакомые и подумать, и сказать…

Я знал каждый укромный уголок на теле этой женщины, и вопрос вырвался у меня сам собой:

– У тебя должна быть родинка на… извини…

Ира опустила взгляд, инстинктивно показав: да, именно там.

– Да, – сказала она. – А у тебя родинка на спине между лопатками. Ты ее даже в зеркале увидеть не можешь.

Именно так. Не только память была у нас общей. Мы были теми людьми – физически, – чья память о долгой совместной жизни возникла неожиданно и практически одновременно.

* * *

Лиля не спрашивала, почему я стал позже возвращаться домой. Женским чутьем она понимала, что, задавая вопросы, лишь усугубит ситуацию, в которой ничего не понимала, но о чем-то все же догадывалась. Она вообще предпочитала не замечать «мелких несуразностей жизни», как она выражалась, полагая – чаще всего правильно, – что несуразности рассосутся сами, если на них не обращать внимания. А если обратить, то придется принимать решения. Принимать какие бы то ни было решения Лиля не любила. Кстати, решение выйти за меня замуж она тоже предпочла не принимать – я сделал предложение, она выслушала и сказала, что ответит завтра. Дома посоветовалась с матерью, моей будущей тещей, и та решила: приличный парень, интеллигент, выходи.