Скачка тринадцати - читать онлайн книгу. Автор: Дик Фрэнсис cтр.№ 43

По дороге из весовой Чик миновал Артура Моррисона. Тот рассеянно окинул взглядом его цвета и сказал:

— Ну-ну… Смотри постарайся не особенно напортачить.

Моррисон все еще размышлял о том, как гибель гнедого повлияет на его дела, и потому не заметил злобы, исказившей и без того кислое лицо парня.

«Ну вот, опять! — подумал Чик. — Как всегда. Как всегда! Он думает, я ни на что не гожусь. А если бы он дал мне шанс… и платил побольше… я бы ни за что на свете… Ни за что на свете не дал бы гнедому эту морковку!» Чик легким галопом направил коня к старту, сосредоточившись на обидном «постарайся не особенно напортачить». Это брошенное вскользь замечание каким-то образом оправдывало то, что сделал Чик. Пропасть раскаяния, разверзшаяся перед ним, была чересчур пугающей. И Чик хватался за любую соломинку.

Гарри Баскинс отметил, что Чик участвует в скачке для новичков, и успокоился. Все в порядке, парень не собирается колоться. И все-таки Гарри застегнул свою сумку, разбухшую от денег, и ушел домой. На сегодня хватит. Коллегам он сказал, что плохо себя чувствует. И это отчасти было правдой. Гарри все никак не мог забыть этого гнедого, который сносил препятствия, словно не видел их. Словно ослеп. Это был великий конь. И все, что он знал, — это что он на скачках и надо скакать. Конь не понимал, что с ним что-то не так. Ему сказали: «Вперед» — и он помчался вперед. Великий конь, великая душа спортсмена…

Гарри Баскинс вытер пот со лба. Ну разумеется, после такого лошадь наверняка проверят на допинг. Ни одна из лошадей, с которыми он проделывал такое раньше, так себя не вела. Может, он неправильно рассчитал время или дозу? Но вообще-то никогда не известно, как поведет себя та или иная лошадь. Допинг — штука несколько непредсказуемая.

Гарри налил себе виски — пальцы все-таки дрожали — и, поуспокоившись, решил, что, если на этот раз ему удастся выйти сухим из воды, он удовлетворится сегодняшним барышом и больше таких фокусов с морковками устраивать не станет. Уж очень рискованное дело.

На старте Чик встал посередине, хотя тренер говорил ему держаться с краю, чтобы неопытной лошади было проще проходить первые несколько барьеров. Но Чик об этом забыл, потому что тренера он не слушал. Впрочем, даже если бы и слушал, все равно бы поступил по-своему, просто потому, что привык все делать наперекор. Он думал о Тодди, который всего час назад стартовал с этого самого места, не зная, что его конь не увидит препятствий… Он и не знал, что от наркотиков лошадь может ослепнуть. Да и откуда же он мог знать? Это же глупо! Наверное, наркотик просто затуманил гнедому мозги, так что он все видел, но не соображал, что надо прыгать. Не мог же конь и в самом деле ослепнуть!

При этой мысли Чик вспотел. Он забыл проверить подпруги. Его мысли по-прежнему были заняты ужасом, царящим в его душе, и потому старт застал Чика врасплох. Он стартовал с запозданием. Маленький тренер, смотревший скачку с трибун, досадливо прищелкнул языком. Артур Моррисон возвел глаза к небу.

Первый барьер стоял рядом с первым стипль-чезным препятствием, и на подходе Чика вдруг охватил иррациональный ужас: он испугался, что его конь тоже налетит на барьер грудью. И вместо того, чтобы готовить лошадь к прыжку, Чик принялся уговаривать себя, что уж этой-то лошади никто морковку подсунуть не мог. Не может быть, чтобы эта лошадь тоже была одурманена — это несправедливо… Почему несправедливо? Ну, потому что… потому…

Конь кое-как взял барьер, зацепившись за верхнее бревно, и, приземлившись, почти остановился. Тренер начал браниться.

Чик подобрал ослабевший повод, потом второй. Конь начал растерянно вилять туда-сюда. Ему нужен был заботливый и внимательный всадник, его следовало еще научить держать ритм и равновесие. Научить подходить к препятствию и быстро собираться после прыжка. Коню не хватало опыта, не хватало расчета, и он отчаянно нуждался в жокее, который научил бы его всему, что требуется.

Чик вполне мог бы справиться с этим, если бы постарался. Но сейчас, когда тошнота и подавленность почти лишили его сил, Чик словно нарочно пытался доказать, что и в самом деле никуда не годится.

На втором прыжке Чик увидел мысленным взором, как гнедой кувырнулся через препятствие. А на повороте перед Чиком предстали развороченные перила и взрытый дерн. Там окончился путь гнедого. И это отзовется на всей конюшне. Все они обеднели с его смертью. И убил гнедого он, Чик. Теперь уж не отвертишься. Да, это он убил коня той морковкой — так же верно, как если бы пристрелил его своими руками. Чик внезапно всхлипнул, и глаза его наполнились слезами.

Двух следующих барьеров он просто не заметил. Они мелькнули каким-то размытым пятном. Чик удержался в седле только благодаря инстинкту и выучке. По щекам его бежали слезы, и ветер, бьющий в лицо, сметал их, как только они выползали из-под жокейских очков.

Зеленый барьерист был напуган. Он чувствовал, что им не управляют, и не знал, что делать. Приближался следующий барьер. Предыдущие лошади успели снести верхнюю секцию, и она торчала под углом. Барьерист до последней минуты ждал указаний от всадника и наконец в растерянности кинулся к тому краю барьера, который был ниже, — коню показалось, что так будет проще.

Маленькому тренеру и Артуру Моррисону с трибуны хорошо было видно, что Чик даже не попытался выправить лошадь или собрать ее перед прыжком. Передние ноги лошади попали в упавшую секцию, и Чик вылетел из седла головой вперед.

Инстинкт самосохранения должен был бы заставить Чика свернуться клубком, но инстинкт отказал. Чик пролетел по воздуху, растопырившись, точно морская звезда. И последней его мыслью перед ударом было, что этот ублюдок-тренер не вышколил как следует свою лошадь. Чертова скотина совершенно не умеет брать препятствия!

Очнулся он много времени спустя на высокой кровати в маленькой комнатке. Откуда-то лился слабый рассеянный свет. Боли Чик не чувствовал. Он вообще ничего не чувствовал. Ему казалось, что мозги свободно плавают у него в голове, а голова витает в пространстве.

Через некоторое время Чику подумалось, что он, наверное, умер. Он отнесся к этой мысли совершенно спокойно и почувствовал гордость за это спокойствие. Прошло еще немало времени, прежде чем Чик наконец понял, что не умер. На голове у него было что-то вроде жесткой повязки. Двигаться Чик не мог.

Он поморгал — уже осознанно — и облизнул губы, чтобы убедиться, что по крайней мере губы и язык действуют. Он не мог понять, что произошло. Мысли рассеивались в приятном, спокойном тумане.

Наконец Чик вспомнил про морковку — и все мучения вернулись к нему с новой силой. Он протестующе вскрикнул, попытался встать, уйти, убежать от немыслимого, невыносимого чувства вины. Люди услышали его голос и вошли в комнату. Чик непонимающе уставился на них. Люди были в белом.

— С вами все в порядке, — сказали ему. — Не волнуйтесь, молодой человек, все будет в порядке.

— Я не могу двигаться! — с негодованием возразил Чик.

— Скоро сможете, — заверили его.