– Надо же, какие мы аристократы! – еще больше возмутилась Татьяна Витальевна. – А я разве не была пролетарием Тяпкиным? Откуда вдруг такое пренебрежение?
– Что-то новенькое, мамочка! Ты раньше никогда не кичилась своим пролетарским периодом жизни. Видно, заграничная жизнь настолько скучна, что даже завод вспоминаешь с любовью?
– Завод нас кормил и одевал – это во-первых, а во-вторых, люди, которые там работают, куда проще и добрей ваших нуворишей.
– Вот только этого не надо, ма! Люди везде всякие попадаются. Не идеализируй, пожалуйста, то время. Тут и без тебя достаточно восхвалителей.
– Я не восхваляю, – вздохнула мать, – но и не терплю, когда возводят напраслину. А насчет совкового романтизма хочу напомнить, что Третьяковская галерея появилась задолго до революции.
– Здорово она нас кроет. Гена? – подмигнула Светлана Балуеву, хотя тот не принимал участия в споре. – Ма, такие, как Третьяков, рождаются раз в сто лет!
– Не правда. Я тебе могу еще с десяток имен назвать. И все прошлого столетия, а вот нынешних – ни одного! Отчего бы вашему хваленому Мишкольцу не создать свою галерею, как некогда сделал Третьяков? Цены бы ей не было здесь, в провинции. Ведь у нас все лучшее только в столицах!
Светлана хмыкнула, а Геннадий вдруг поддержал:
– Замечательная идея, Татьяна Витальевна. Я об этом уже думал, да только не решаюсь предложить Володе. И потом, неизвестно, как к этому отнесутся власти, ведь Третьяковка сейчас не частный музей. И насчет пролетариев я тоже с вами согласен. Не выношу, когда людей сортируют по какому-либо признаку.
– Ну, вот! Получается, вы оба хорошие, одна я плохая! – по-детски надула губы Светлана. – Как знаете, а я с детства ненавижу пролетариев, так называемую рабочую косточку. От них несет тухлятиной!..
Он ушел уже ближе к полуночи. Несколько раз порывался, но Светлана его не отпускала. «Я соскучилась», – шептала на ухо Геннадию и сильно сжимала кисть его руки под столом. Он только не понимал, почему она раньше не скучала, до приезда мамы. Или семейное благополучие матери так подстегнуло ее, призвало действовать?
Он боялся, что выглядит в глазах Татьяны Витальевны докучливым, засидевшимся гостем, однако на прощание она протянула ему свою белую, холеную – будто не было двадцати лет малярки! – руку для поцелуя.
– Приезжайте к нам зимой со Светланочкой. У нас будет лето. Луис очень обрадуется, он любит гостей.
Когда за ним закрылись двери, она сказала дочери:
– Я тебя понимаю. Такие на дороге не валяются. Но, Святая дева Мария, у него трое детей!
– Мама, прекрати, и без тебя тошно!..
Высвеченные фонарями островки деревьев поражали ядовито-зеленым оттенком. Ветер усиливался. По асфальту метались, как щупальца кальмара, тени от ветвей.
Геннадий прибавил шаг, чтобы поскорей пересечь этот зачумленный двор, выйти к Ботаническому саду и поймать там какую-нибудь машину, чтобы вернуться на проспект Мира, к заждавшемуся оболтусу, который наверняка уже видит не первый сон.
У ворот Ботанического сада стояла белая «Волга», а рядом, в тени деревьев, курил человек высокого роста. Балуев решил обойти машину по другой стороне улицы, белые «Волги» с недавних пор стали для него плохой приметой. Не успел он сделать и пяти шагов, как из подворотни вынырнул «мерседес» и перекрыл ему путь.
– Ай-ай-ай, Геннадий Сергеевич, что у вас за привычка пренебрегать личным транспортом? – услышал он у себя за спиной.
Обернулся. Долговязый, что дымил на воротах Ботанического сада, был в трех шагах от него. Хлопнули дверцы «мерседеса». Двое здоровенных амбалов вышли на тротуар. Один, скрестив руки на груди, подпер своей шварценеггерской спиной стену ближайшего дома, другой в развязной позе уселся на бампер автомобиля.
Балуев заметил на голове у долговязого марлевую повязку и усмехнулся:
– Мне кажется, вы не долечились…
Третью ночь Светлана спала в гостиной на диванчике. Место, едва ли приспособленное для приятных сновидений, сегодня было просто невыносимо. Душила непонятная тревога. Пугал утренний разговор с Криворотым. С подобными типами нельзя откровенничать. И тысячу раз прав Геннадий, что не идет с ним на сближение. Добром это никогда не кончится.
Она встала, прошлась несколько раз по комнате. Решила подняться в спальню к матери. Там горел ночник.
Мама читала Хименеса. Гость оставил неизгладимое впечатление. Маме тоже не спится.
– Ма, я побуду с тобой?
Прямо как в детстве, когда ждала ее со второй смены и не ложилась спать, пока не наговорится.
Татьяна Витальевна отложила книгу и внимательно посмотрела на дочь.
– Может, расскажешь мне что-нибудь из своей жизни? Я ведь вижу, много скрываешь от меня.
Светлана присела на край кровати, виновато понурив голову, и пролепетала:
– Мне есть у кого учиться по этой части. По-моему, я уже вполне взрослая, ма, чтобы отвечать за свои поступки, не прибегая к чьим-то советам.
– Конечно-конечно, – вздохнула мать, – ты всегда была самостоятельной девочкой.
– Настолько самостоятельной, что твой отъезд вышиб у меня почву из-под ног и я наделала много глупостей. Твое счастье вскружило мне голову, и я любой ценой хотела быть счастлива. Нельзя сказать, что я не преуспела на этом пути. У меня появились деньги, я купила квартиру, машину. Ты об этом и мечтать не могла в своей малярке. Я же добилась всего очень быстро, за два-три года. Не могу сказать, что моя работа мне не доставляет радости. Доставляет, и я не капризничаю, как Балуев, которому все опостылело. Я не очень верю ему. Это поза. Наконец, я жила с любимым человеком и при этом была свободна. Что еще нужно женщине для полного счастья? Но я даже не попробовала его на вкус!
Света крепко сжала кулаки – признак сдерживания слез.
Мать обняла ее за плечи. Прижала к груди. Слезы хлынули сами собой, так естественно и так нелепо.
– А Дима Стародубцев, наверно, был связан с мафией? – предположила Татьяна Витальевна.
– Наверно, – с долей сомнения в голосе произнесла Света и уткнулась лицом в материнские колени…
Долговязый протянул свое удостоверение.
– Следователь Беспалый, – признался он.
– Мне наплевать, кто вы, – презрительно бросил Геннадий, даже не взглянув на документ.
– Дело ваше, – пожал плечами тот, – но вам все равно придется поехать с нами.
– И не подумаю, – хмыкнул Балуев, несмотря на то, что амбалы начали потихоньку приближаться к не-му.
– Не советую вам упрямиться, Геннадий Сергеевич. Я знаю, что вы располагаете ценными сведениями по интересующему меня делу, и хочу только, чтобы вы поделились ими со мной. – Пал Палыч доброжелательно улыбался, но Геннадий испытывал огромное желание плюнуть ему в лицо.