Глава 24
— Тебе еще что‑нибудь нужно, каид Василий‑Вацлав? — спросил эмир Айтегин аль‑Бундуктар, едва Бурцев покинул верблюжий горб.
Теперь наиб, казалось, ожидал чего угодно.
— Да, — Бурцев криво усмехнулся. — Нужно. Очень.
— Что же?
— Свинья.
— Что?! – Нет, такого ответа не ждал никто.
Упоминание о нечистом животном перекосило лица обоих арабов. Сначала поморщился Хабибулла. Потом, выслушав перевод, Айтегин.
— Свинья, говорю. Еще лучше — две. А три — так совсем славно будет! Ну, и повозка какая‑нибудь, чтоб мясо везти.
— Мясо? Свинину? Но зачем?
— Мудрый наиб никогда не слышал поучительной истории о том, как итальянцы похитили из Александрии мощи святого Марка? — ответил Бурцев вопросом на вопрос.
Сам‑то он вовек не забудет рассказа венецианского купца Джузеппе.
— Слышал, — нахмурился Айтегин. — Мощи спрятали под свиные туши. Только христиане могли додуматься до такого! Но к чему ты клонишь, каид?
— Я решил, что шайтанову оружию, которое мы повезем в Иерусалим, самое место под пластами сала. Да и прочему оружию тоже. Если повозку с таким грузом подсунуть хм… мунафикам… вставшим на сторону немцев, вряд ли они станут рыться в поклаже.
— Не станут, — согласился наиб, — даже они не станут.
Айтегин все еще брезгливо морщился. То ли из‑за свинины, то ли из‑за предателей. Но по мере того как Бурцев излагал свой план, лицо старшего эмира растягивалось в улыбке.
А план был прост. Сыма Цзян вновь станет заморским купцом. В Яффском порту он с этой ролью справился успешно, так что китайцу не привыкать. Согласно легенде, которой им следовало придерживаться, Сыма Цзян купил свиней по дешевке у беженцев‑христиан и намеревался выгодно толкнуть товар на Хлебном рынке Иерусалима. Бурангулу и кыпчаку‑Бейбарсу, который внешне тоже больше походил на степного кочевника, нежели на правоверного мусульманина, надлежало играть роль телохранителей при старике‑торговце. Хабибуллабыл переводчиком, а воины Бейбарса на время превращались в бедных дехкан, временно поступивших в услужение к купцу. Бурцев же, его дружина, папский брави Джеймс, капитан Жюль и Жан д'Ибелен являлись отныне рыцарями‑паломниками — «случайными» попутчиками «купца» СымаЦзяна.
Так, всей разношерстой толпой, им и предстояло подвалить к воротам Иерусалима, а уж там сделать все возможное, чтобы неблагодарная работенка проверять купеческий возок со свининой досталась мусульманской страже. Если верить Айтегину, это будет нетрудно. Китайская улыбка до ушей на устах Сыма‑Цзяна, «саляма‑алекума» — и вперед.
Правда, в мобильном, лишенном обоза войске султанских эмиров и сира Бейрута не нашлось, конечно, ни свиней, ни телег. Но Жан д'Ибелен подсказал, где можно разжиться свежей поросятинкой и подходящей повозкой.
Лучше всего для этой цели подходил бывший тамплиерский замок Торон‑де‑Шевалье. Точнее, то, что от него осталось. В конце двенадцатого столетия замок разрушил Салах ад‑Дин, но с тех пор минуло немало лет. На развалинах крепости обосновалась христианская обитель, привечавшая паломников. И не только паломников… В руинах и тайных ходах старой цитадели храмовников мог укрыться не один десяток воинов. Рыцари‑партизаны Армана де Перигора частенько спасались там от фашистско‑тевтонских карательных отрядов. Но главное: при обители имелось крепкое хозяйство. И хозяйство это, между прочим, славилось свинарниками, которые, как убеждал Жан д'Ибелен, никогда не пустовали.
— Нам все равно придется сделать остановку в Тороне, — заметил сир Бейрута. — По пути в Иерусалим больше негде напоить коней, запастись водой и провизией. Места‑то вокруг безжизненные, мертвые: песок, камни да сухая земля. Селения разрушены, источники и колодцы засыпаны. Война… Так что не зайдем в Торонский замок — не дойдем до Святого Города.
Эсэсовскую форму — искромсанную, изорванную, обильно перепачканную бурыми пятнами — они сняли. Противно. Да и не ахти какая маскировка. Это на катере, вдали от берега еще можно было обмануть немецких наблюдателей песочными мундирами. А вблизи любой фриц, любой тевтон мигом сообразит, что одежонка стянута с убитых. Такие дыры незаметно не заштопаешь, не прикроешь заплатами. Подозрительно, в общем. Опасно слишком.
Эмир Айтегин и сир Жан выдали более подходящее снаряжение. Просторные халаты, подпоясанные широкими поясами, плотные короткие куртки‑поддоспешники, необременительные кольчужки. Простенькие каски, рыцарские шлемы, небольшие щиты, мечи, сабли… Нашелся даже подходящий кистенек — излюбленное оружие Збыслава.
Бурангул и дядька Адам, помимо прочего, обзавелись приличным запасом стрел и сарацинскими композитными — дерево, кость да воловьи жилы — луками. Тугими, дальнобойными, надежными — не чета пиратским самоделкам.
Бурцев взял себе щит и меч. Это окромя нагорбного пулемета. Боеприпасы к МG‑42 были аккуратно уложены в дорожный мешок. По другую сторону верблюжьего седла пристроился пузатый бурдюк с водой.
Ядвига долго и нудно верещала, не желая оставаться, но в этот раз ее возражения, угрозы и мольбы проигнорировал даже пан Освальд. Выслушав заверения Хабибуллы, что под охраной благородного эмира Айтегина аль‑Бундуктара с его дамы и волосок не упадет, добжинский рыцарь одновременно трогательно и строго попрощался с женой. Нежно так пообещал связать, ежели что. Полячка обиделась. И выдала та‑а‑акую тираду! Ну точь‑в‑точь как Аделаида во время оно. Эх, Аделаидка, Аделаидка, Аделаидка…
Спеша избавиться от накатившей тоски, Бурцев скомандовал:
— По ко‑о‑оням!
Глянул на своего «скакуна». Хмыкнул. Добавилтише:
— И по верблюдам…
Глава 25
Давно уж скрылся из виду разведчик Бейбарса на молодой легконогой кобылице — самой быстрой и самой неутомимой в их отряде. Разведчику надлежало первому выйти к замку Торону, осмотреться и, вернувшись, доложить обстановку.
Далеко впереди едва различимыми точками в зыбком мареве горячего воздуха виднелись дозорные авангарда. Боевое охранение маячило также по флангам и с тыла.
Сам отряд в полторы сотни всадников вытянулся длинной караванной цепочкой. Шли без знамен, гербов и каких‑либо иных опознавательных знаков. Вместо штандартов — голые копейные наконечники. Да пулемет над головой глухого дромадера.
Чтобы МG‑42 не бросался в глаза, Бурцев прикрыл «шайтаново оружие» одеялом из верблюжьей шерсти — теплым, плотным, предназначавшимся для прохладных ночей пустыни. Получилось похоже на дурацкий паланкин, невесть зачем защищающий от солнца невозмутимую морду животного.
Дмитрий и Гаврила недоверчиво косились на Горбаконя — так они прозвали меж собой дромадера. Время от времени русичи украдкой крестились. Пан Освальд тоже все кружил возле диковинного зверя и не мог надивиться. Сыма Цзян беседовал с Хабибуллой. Капитан Жюль — с Жаном Ибеленским. И у Бурангула неожиданно объявился собеседник. Как выяснилось, неразговорчивый Бейбарс понимал по‑татарски и теперь выпытывал, каким ветром занесло в палестинские земли собрата‑тюрка и откуда родная душа знает язык степных завоевателей. Збыслав и дядька Адам — те больше отмалчивались и поглядывали по сторонам. Не доверяли чужим дозорам, а может, сказывалась давняя разбойная привычка всегда быть начеку.