— Ничто не может с ним сравниться. Есть удивительная притягательность и грация в шести колоннах, украшающих фасад дома. Крытая галерея сплошь оплетена вьющимися розами, и на восходе первые лучи солнца нежно освещают побеленные стены. Дом появляется перед тобой в густой листве столетних дубов, когда ты оказываешься на подъездной аллее.
Mapa украдкой взглянула на Николя. Лицо его смягчилось и просветлело. В нем явственно читалась любовь к родному дому, и Mapa поняла, почему Николя подозревали в убийстве брата из-за наследства.
— Теперь тебе предложили вернуться домой, — мягко сказала Mapa. — Ты должен быть счастлив. Твоему отцу удалось найти настоящего убийцу?
Николя вздрогнул и пристально взглянул на Мару.
— Что тебе известно об этом? Кто тебе рассказал о Франсуа? — спросил он резко и, задумавшись на мгновение, ответил сам: — Знаю… Швед.
Mapa тряхнула головой:
— Нет, Жак д'Арси. Он жил в Новом Орлеане некоторое время и узнал тебя в «Эльдорадо».
— Как я вижу, — нахмурившись, сказал Николя, — слухи до сих пор преследуют меня. Что он сказал тебе?
Mapa съежилась под его испытующим взглядом.
— Ты же сам все прекрасно знаешь.
— Да, разумеется. Но мне хотелось бы выслушать, что знаешь о моем грешном прошлом ты, — сказал Николя, и глаза его сузились.
— Если ты настаиваешь, я скажу. Жак д'Арси рассказал мне, что человек, которого ты убил на дуэли, был твой брат, и что ты убил его, потому что претендовал не только на Бомарэ, но и…
— На что же еще? Продолжай, радость моя, — с язвительной ухмылкой прервал он.
— На его невесту. Как будто сам не знаешь! — вызывающе ответила Mapa. — Он сказал, что вы были любовниками, но ваши родители сговорились выдать ее за твоего брата.
Николя пытался зажечь сигару и не мог.
— Послушай, — продолжала Mapa, — неужели тебя не волнует то, что люди клевещут на тебя?
Николя бросил на нее испытующий взгляд.
— Клевещут? А вдруг то, что они говорят, — правда? По крайней мере, — пояснил он, — не все в этом ложь. Но мне интересно, Mapa, почему ты не веришь, что все так и было.
Mapa взглянула на него. Потом, собравшись с мыслями, произнесла:
— В любом случае я не могу представить себе, что ты убил своего брата. Жак д'Арси говорил, что ты не признался в убийстве. Я верю тебе.
Николя усмехнулся и покачал головой.
— А почему ты мне веришь? Пятнадцать лет назад я не мог добиться этих простых слов ни от кого из своих родственников. Все они думали обо мне самое худшее. И вот теперь появляешься ты и заявляешь, что веришь мне, не требуя никаких объяснений и доказательств. Твоя слепая вера в меня более чем трогательна, Mapa. Тем более что ты прекрасно меня знаешь и у тебя есть все основания предположить, что я способен на куда более страшные вещи.
— Я знаю, что ты на многое способен, Николя. Но только не на хладнокровное убийство собственного брата.
Николя пристально вгляделся в золотистые глаза, и Mapa не отвела взгляда. Он убедился в том, что она искренне доверяет ему, и, смущенный этим, первый отвернулся и стал смотреть в окно. Он вдруг остро ощутил необходимость рассказать ей всю правду, чтобы удостовериться в том, что даже жестокие детали этой трагедии не сломают ее веру, не отвратят ее от него.
— Раньше я был вспыльчивым и заносчивым юнцом, Mapa. Я постоянно дрался на дуэлях, часто используя для этого ничтожные, а подчас смешные поводы. Тогда я был совсем не таким, как теперь, так что не стоит судить обо мне тогдашнем по тому, каков я сейчас. Впрочем, — он вызывающе усмехнулся, — ты не видела ни Бомарэ, ни Амариллис.
— Она действительно была очень красива? — спросила Mapa, борясь с нахлынувшей на нее волной ревности.
— Было время, когда я без колебания отдал бы за нее свою жизнь, — ответил Николя без тени смущения.
— Если ты скажешь, что ни в чем не виноват, я без колебания поверю тебе, — непреклонно заявила Mapa, отдавая дань силе духа Николя, решившегося на самокритичное повествование.
— Если бы все было так просто… Но должен признаться, у меня не было худшего врага, чем я сам. И моя собственная репутация, которую я создавал годами, вынесла мне приговор. В своей семье я играл роль негодяя, меня считали бесславным выродком. В каждой семье есть подобный человек, такая доля выпала и мне. А Франсуа являлся предметом гордости нашего рода. Он был чем-то похож на Джулиана. Вот почему я так близко к сердцу принял его трагедию. Обиду, нанесенную ему, я воспринял как свою собственную. Сколько раз воскрешал я в памяти тот злополучный день! Все мое существо отказывалось признать тот факт, что я стал причиной гибели брата… — Николя на мгновение замолчал, словно всматриваясь в глубь своей души. — Хотя в минуты слабости, сомнений я готов был поверить в это. Может быть, я действительно застрелил его. Я целился Франсуа в сердце, впрочем, так же как и он. Мы вели себя, как мальчишки, глупо, безрассудно. Хотя говорят, что в тот момент, когда я убивал его, ревность и зависть, превозмогли в моей душе братскую любовь. Действительно, лучшего способа убить невозможно было придумать. Это легко было выдать за несчастный случай, и кто смог бы доказать обратное в суде? Но борьба с общественным мнением, с презрением и ненавистью семьи оказалась выше моих сил, и мне пришлось уехать. Я часто размышлял над тем, что подумал Франсуа, когда почувствовал, как в него попала пуля. — Голос Николя слегка дрогнул, и печаль заволокла его глаза. — Неужели он поверил в то, что это я его застрелил? Я был рядом с ним в тот момент, когда он умер. Мне показалось тогда, что он хочет что-то сказать мне и не может. Когда мы играли в дуэль, он стоял лицом ко мне, а значит, мог видеть то, что происходило у меня за спиной. Франсуа мог видеть своего настоящего убийцу. Если бы он хоть что-нибудь сказал тогда! Я помню его прощальный взгляд, в нем не было ненависти и отчаяния, только любовь и глубокая печаль. Память об этом взгляде помогала мне жить и верить в собственную невиновность все эти годы, заставляла надеяться на то, что настоящего убийцу Франсуа найдут и справедливость восторжествует. В одном я уверен — он не обвинял меня перед смертью.
— А что Амариллис? Она не уехала с тобой? — спросила Mapa.
— Амариллис?! — сардонически усмехнулся Николя. — Она никогда не мыслила своего существования без общества. И потом, что я мог предложить ей? У меня не было ни гроша. Мало того, никаких перспектив разбогатеть и вернуть себе прежнее положение. Я не мог вынудить женщину разделить со мной тяготы предстоящей жизни. Тем более такую женщину, как Амариллис. Она всегда знала себе цену, имела вполне определенные представления о жизни, я не смог бы удовлетворить ее запросы. Мы выросли вместе, я знал ее с детства. Но только во время ее первого бала вдруг осознал, что она превратилась в прекрасную девушку. Плантации ее родителей, Сандроуз, соседствуют с Бомарэ, и мы часто все вместе отправлялись на пикники, ходили друг к другу в гости. Так что ничего удивительного в том, что две такие семьи, как наши, захотели породниться. Я надеялся, что ее отец захочет видеть меня своим зятем, особенно после того, как старший брат Амариллис трагически погиб, разбившись на скачках, и она стала полноправной наследницей Сандроуза. Но ее родители отдали предпочтение Франсуа. Действительно, что может быть лучше, нежели соединить узами брака двух наследников и объединить таким образом два огромных поместья!