Ангельский концерт - читать онлайн книгу. Автор: Светлана Климова, Андрей Климов cтр.№ 67

«Ну а от меня ты чего хочешь?» — перебил я, поймав себя на том, что мой голос звучит почти враждебно. «Ничего сверхъестественного, — бодро отозвался сын. — Но вообще-то, ты мог бы помочь. Все, что нам требуется, — аргументированное и нотариально заверенное заключение специалиста, а ты у нас теперь светило, почти небожитель…» Меня передернуло. «…Такой документ позволит поднять цену если не впятеро, то уж как минимум втрое. На голландцев сейчас сумасшедший спрос, а уж про шестнадцатый век я и вовсе молчу. Мы с Галчинским…»

Это «мы» меня доконало. «Ничего не получится, — сухо отчеканил я. — Даже и не думай. У меня в ближайшие месяцы ни минуты свободной. К тому же тебе известно, что такие пустяки меня никогда не интересовали».

Тут Павел обиделся. На мгновение мне показалось, что сын швырнет трубку, но он все-таки справился с собой. «Послушай, — произнес он; теперь в его тоне не было глупой иронии, как минуту назад, когда он вдруг понес чепуху про «светило», — никто не говорит, что от тебя требуется акт благотворительности. Твой труд будет соответственно оплачен. Просто назови сумму, и дело с концом».

На мгновение я почувствовал, как пол гостиной уходит у меня из-под ног. И не потому, что сын разговаривал со мной, как со строптивым работягой. Я внезапно понял: «Мельницы Киндердийка» вновь окажутся у меня!

Больше я не колебался, потому что замысел Кости стал для меня совершенно ясен. Я сказал — хорошо, а затем спросил, когда будет доставлена картина, — ведь для полного исследования потребуется немало времени. Устроит ли это Галчинского?

Павел с облегчением выдохнул: «А куда он денется?» — и я не мог с ним не согласиться. Потому что больше всего на свете Костю интересовала не картина, не деньги, а то, что я собственноручно напишу в экспертном заключении. Вот чего он ждал — свихнувшийся на старости лет почтенный профессор философии и верный поклонник моей жены. При этом он был твердо уверен в двух вещах: что я солгу, а картина в целости и сохранности вернется к нему. То есть, с одной стороны, не сомневался в моей порядочности, а с другой — стремился доказать, что я полная свинья, а моя репутация — фикция. Вряд ли такая позиция может служить подтверждением ясности ума.

Сын привез «Мельницы» в тот же вечер, и мы обстоятельно обсудили, какие шаги придется предпринять, чтобы в точности выявить всю подноготную голландской доски. Затем я поинтересовался, какова начальная цена картины, и Павел назвал цифру. Про себя я посмеивался: если бы я и в самом деле собирался сделать все, о чем говорил, мне понадобилась бы масса времени и сил. Под конец я предположил, что работа может действительно принадлежать кисти Ганса Сунса, но это еще предстоит доказать. Сын необычайно воодушевился, но я охладил его, заметив, что процесс идентификации живописи почти не отличается от технологии идентификации вещественных доказательств в криминалистике. Уверенно утверждать что-либо можно только тогда, когда будут обнаружены как минимум три четверти признаков, характерных для творчества того или иного художника.

Нина ждала нас с ужином, но Павел, извинившись, отказался и скоро уехал. Расстались мы сердечно — я окончательно убедился, что ему ничего не известно о планах Галчинского.

Утром я установил «Мельницы» на старом мольберте в мастерской, прикрыл их тканью и больше не прикасался к доске. Мне нужно было время, чтобы обдумать все детали. Я все еще колебался, хотя и знал, что никакой альтернативы у меня нет. В какой-то момент я даже начал писать экспертное заключение. На шести страницах я изложил все, что хотелось бы там видеть Галчинскому, дважды перечитал, сунул постыдную бумажку в ящик рабочего стола и постарался о ней забыть.

«Мельницы Киндердийка» безмолвно простояли в мастерской несколько недель. Иногда я снимал ткань и всматривался в пейзаж — и в конце концов мне стало чудиться, что у картины появилось новое выражение. Примерно такое, как у самоубийцы в окне десятого этажа, который никак не решается прыгнуть.

Утром 16 июля я сделал то, что был обязан сделать. То, что считал своим долгом.

В этот субботний день Нина с утра отправилась в гости к Анне и внуку. Как только все было закончено, я позвонил ей и спросил: как она смотрит на то, чтобы вечером мы с ней поужинали, как в прежние времена, — у камина. Есть повод.

И тут она спросила: «Значит, ты все-таки вспомнил?»

«О чем?» — удивился я.

Она засмеялась. «Ты неисправим. Сегодня ровно полвека, как мы вместе. Или ты имел в виду что-то более важное?»

— Нет, — сказал я. — Не получишь.

Время будто не сдвинулось с места, хотя прошли ровно сутки с того момента, как Ева впервые попросила у меня сигарету.

— Ты видела, что теперь пишут на пачках? В траурной рамке?

— Видела, — сказала Ева. — Рак, инфаркт, инсульт, импотенция. Некролог от Минздрава. Все равно — дай!

Я протянул ей «Ротмэнз» и похлопал по карманам в поисках зажигалки. В левом нагрудном у меня лежала бумажка за подписью самой Сквирской. Несколько лет назад нам с Майей Михайловной пришлось решать одну головоломную задачку, и с тех пор эта женщина относилась ко мне с симпатией. Я побывал у нее в лаборатории с утра, а в конце рабочего дня у меня на руках уже были результаты.

Ева сделала пару затяжек, поморщилась и неловко ткнула сигарету в пепельницу. Тем временем я извлек на свет листок с грифом областного экспертно-криминалистического центра и еще раз убедился, что с первого раза все понял правильно.

— Что это у тебя? — спросила Ева.

— Пепел, — сказал я. — Пепел из муфельной печи в подвале Кокориных. Хочешь знать, что здесь написано?

— Хочу. Если, конечно, для нас это имеет значение.

— Не сомневайся. Майя пишет…

— Кто это — Майя? — настороженно спросила Ева.

— Майя Михайловна Сквирская, старший эксперт-криминалист. Между прочим, ей за шестьдесят.

— Допустим, — сказала Ева. — И что же она там пишет?

— В пробе, которую я ей передал, свыше девяноста пяти процентов массы составляет органика. Остальное — соли и сложные соединения кальция, серы, сурьмы, свинца и цинка. Есть следы кадмия и стронция.

— Органика? — спросила Ева. — Что ты имеешь в виду?

— Уголь, — пояснил я. — Обычный древесный уголь, образовавшийся без доступа воздуха. Он так долго находился под действием высокой температуры, что превратился буквально в прах.

— Древесный уголь? — оживилась Ева.

— Ну да. Исходное вещество — древесина какого-то дерева из семейства ивовых, но скорее всего одного из тополей. Осина, тополь пирамидальный, тополь туркестанский, тополь серебристый, бальзамический и так далее. Все они сходны по химическому составу.

— Как и черный тополь… — подхватила Ева.

— Нет, — твердо сказал я. — Я знаю, о чем ты думаешь. Вся остальная таблица Менделеева, кроме угля, — это краски и грунт. Майя это также допускает. Есть только одна неувязка: пигменты на основе кадмия и стронция до конца девятнадцатого столетия в живописи не применялись — их просто не существовало. Картину Ганса Сунса, датированную концом шестнадцатого века, Кокорин определенно не сжигал.