Имя мне - Красный - читать онлайн книгу. Автор: Орхан Памук cтр.№ 35

Теперь пришла моя очередь испугаться.

«И тем не менее я желаю, чтобы меня нарисовали так, как это делают европейские мастера, – снова заговорил султан. – Этот рисунок следует спрятать среди страниц книги. А что это будет за книга, должен придумать ты».

– Я задумался, охваченный одновременно и растерянностью, и восторгом, – сказал Эниште и снова улыбнулся мне той же улыбкой шайтана, да так, что померещилось, будто напротив меня сидит уже не Эниште, а кто-то другой. – Султан повелел мне немедленно приступить к изготовлению книги, сказав при этом, что она станет подарком венецианскому дожу, который я же должен буду отвезти в Венецию. От радости у меня закружилась голова. Султан желал, чтобы в год тысячелетия Хиджры эта книга стала свидетельством всепобеждающего могущества османского владыки, халифа всех мусульман. Однако, для того чтобы о его желании заключить договор с венецианцами не стало известно раньше времени, а также чтобы предупредить раздоры в дворцовой мастерской, он распорядился делать книгу тайно. И я, счастливый, начал втайне заказывать художникам рисунки.

Итак, утром в пятницу я рассказывал Кара о книге, в которой наш султан должен быть изображен на европейский манер. Начал с того, как поведал султану о поездке в Венецию и склонил его к тому, что такую книгу обязательно надо сделать. На самом деле я затеял этот разговор, чтобы убедить Кара написать рассказы к рисункам, – сам я все никак не могу взяться за эту работу.

– Почти все рисунки уже готовы, – сказал я, – последний скоро будет завершен. Есть изображение Смерти, изображение дерева – его я попросил сделать благоразумного Лейлека, чтобы показать, какое спокойствие царит в мире нашего султана; на страницах моей книги можно увидеть быстрого коня, готового унести тебя далеко-далеко, шайтана, собаку, которая хитра и о многом знает, деньги… Все это, прислушиваясь к моим указаниям, лучшие художники мастерской изобразили так замечательно, что, едва посмотришь на рисунки, сразу поймешь, какие к ним нужны пояснения. Строка и рисунок, цвет и слово связаны братскими узами, ты же знаешь.

Вдруг подумалось: может, намекнуть ему, что я готов отдать за него свою дочь? Согласится ли он жить здесь, в этом доме? Но потом я сказал себе: не смотри, что сейчас он слушает тебя с таким почтительным вниманием, и не обманывайся детским выражением его лица: он надеется завладеть Шекюре и убежать с ней. Однако, кроме Кара, у меня все равно нет никого, кто помог бы завершить книгу.

Когда мы возвращались из мечети после пятничного намаза, я заговорил о тени – самом важном открытии итальянских мастеров.

– Если человек, который идет по улице, останавливается, говорит с другими, смотрит на мир, мы беремся рисовать так, словно сами находимся на той же самой улице, значит, нам необходимо поместить на рисунок то, чего на улицах больше всего, – тень.

– Как же можно нарисовать тень? – удивился Кара.

Племянник слушал меня, но порой в нем проглядывало нетерпение: то начнет вертеть в руках монгольскую чернильницу, которую подарил мне, то возьмет кочергу и шевелит угли в очаге. Мне иногда мерещилось, что он хочет убить меня, ударив этой кочергой по голове. За что? А за то, что я возжелал, чтобы мир рисовали не так, как видит его Аллах. За то, что собираюсь предать традицию, заложенную гератскими мастерами, их словно бы явившимися из снов рисунками. За то, что подбил на это султана. А порой Кара подолгу сидел в полной неподвижности и неотрывно смотрел мне прямо в глаза. Мне кажется, в это время он думал: «Рабом твоим буду, только бы заполучить твою дочь, а там…» Один раз я вывел его в сад, как в те времена, когда он был ребенком, словно отец сына, чтобы показать, как солнце играет на листьях деревьев, как тает снег, и объяснить, почему дома на нашей улице кажутся тем меньше, чем дальше от нас находятся. Но ничего хорошего из этого не вышло, только окончательно стало ясно, что от былых отцовско-сыновних отношений не осталось и следа. Вместо любопытства и желания учиться, которые были свойственны ему в детстве, – снисходительное терпение к болтовне старого дурня, на дочку которого он положил глаз. Пыль всех стран и городов, которые Кара объездил за двенадцать лет, тяжело осела на его душе. Казалось, он устал от жизни больше меня, и поэтому мне было его жалко. Я чувствовал, что он злится на меня – не только потому, что двенадцать лет назад я не отдал ему Шекюре (все равно это было невозможно), но и потому, что я замыслил выйти за рамки, предначертанные легендарными мастерами Герата, и не давал ему покоя разговорами об этом вздорном предмете. Поэтому мне и представилось, что я приму смерть от его руки.

Но я его не боюсь – нет, я сам попытался его напугать, потому что чувствовал: страх поможет ему в работе над историями, которые я хотел от него получить.

– Человеку нужно уметь ставить себя в центр мира, как на тех европейских рисунках, – сказал я и прибавил: – Один из моих художников замечательно нарисовал Смерть. Хочешь посмотреть?

И я начал показывать ему рисунки, которые целый год тайно делали для моей книги лучшие мастера. Вначале Кара был смущен и даже испуган. Увидев же, что, рисуя Смерть, художник черпал вдохновение в сценах из «Шахнаме» (Афрасиаб отрубает голову Сиявушу, Рустам убивает Сохраба, не зная, что это его сын), он сразу понял, что к чему. Рисунок, изображающий погребение султана Сулеймана, был выполнен в печальных и спокойных тонах, выстроен по-европейски, и еще я попытался сам, своим пером нанести на него тени. Я указал на зловещую глубину переплетения облаков и линии горизонта, а потом обратил его внимание на то, как нарисована сама Смерть. Художник изобразил ее ни на кого не похожей, как те гяуры, из кожи вон лезущие, только бы подчеркнуть свою неповторимость, портреты которых я видел в венецианских дворцах.

– Они хотят быть настолько ни на кого не похожими, такими исключительными и несравненными, так страстно этого желают – взгляни, взгляни Смерти в глаза! – что начинаешь не Смерти бояться, а этого неистового хотения. Посмотри на рисунок и напиши к нему рассказ. Заставь Смерть говорить. Вот бумага, вот перо. Как только напишешь, немедленно отдам каллиграфу.

Кара некоторое время молча смотрел на рисунок. Потом спросил:

– Кто это нарисовал?

– Келебек. Он самый талантливый. Мастер Осман многие годы им восхищается, прямо-таки влюблен в него.

Кара поглядел на другой лист.

– Рисунок собаки, похожий на этот, только более грубо исполненный, я видел в кофейне, где меддах рассказывает истории.

– Художники, в большинстве своем всей душой привязанные к мастеру Осману и дворцовой мастерской, с недоверием относятся к тому, что я прошу их делать. Так что я вполне могу представить, как, выйдя отсюда темной ночной порой, они идут в кофейню и бесстыдно потешаются там надо мной и над рисунками, которые делают ради денег. Однажды султан по моему настоянию велел молодому художнику из венецианского посольства написать свой портрет масляными красками, а потом поручил мастеру Осману сделать копию этого портрета на свой манер. Мастер Осман волей-неволей был вынужден копировать венецианца, и ты бы видел, какой нелепый рисунок у него вышел. Вину за это унижение он возложил на меня – и справедливо.