В плену Левиафана - читать онлайн книгу. Автор: Виктория Платова cтр.№ 123

Эту мечту ничтожной не назовешь. Хотя со стороны может показаться, что она корыстна: вон идет Алекс, глядите-ка!.. Кто такой Алекс?

Друг Лео.

Друг Лео, а потом уже все остальное: торговец рубашками, жених официантки из бара, любитель долгоиграющих собачьих сериалов.

Спаситель мира в одном, отдельно взятом регионе (именно эту роль играет Лео) не стал бы тратить время на никчемных людей. Так подумали бы все, кто окликает Алекса приветственным свистом и взмахом руки. Лео даже не знает, что потерял, отказавшись от дружбы с ним. Уж Алекс умеет ценить хорошее к себе отношение, он в лепешку бы разбился ради близкого товарища!

Стоп-стоп. Разве он уже не сделал этого? Разве не доказал свою надежность, отправившись сюда без всяких предварительных условий? Без оглядки на дивиденды, которые могла бы принести ему операция по спасению метеоролога, завершись она удачей? Еще как доказал! Жаль только, что эти доказательства некому предъявить. Разве что Кьяре, но и она не выглядит особенно впечатленной подвижничеством брата.

Она вообще никак не выглядит.

Она все время ускользает, прячется в темноте.

— …Мечты, пусть и глупые, пусть ничтожные, не делают нас плохими людьми, ведь так?

— Так, — неторопливо соглашается Алекс.

— И уж тем более раскаяние, даже если оно запоздало.

Алексу не в чем каяться, он не сделал ничего дурного, разве что ввел в заблуждение Ольгу, заставил ее поверить в то, что питает к ней чувства. Ведь как рассуждает большинство женщин? Если мужчина намерен жениться, он определенно питает чувства. Всякий раз, когда Ольга спрашивала его «Ты меня любишь?», Алекс отвечал «Да».

Можно ли считать это лживым откровением?

Наверное.

Но все это вместе — и крамольные мечты возвыситься за счет дружбы с Лео, и репетиция вранья перед алтарем — не делает Алекса плохим человеком. Слабым — возможно…

— Он не был плохишом, как ты изволил выразиться. Он был слабаком.

По телу Алекса, и без того измученному холодом, воображаемыми насекомыми и вполне реальными — не вырваться! — объятиями Кьяры, пробегает дрожь.

— Ты прочла об этом в дневнике?

— Он был конченый наркоман, братец. Плотно сидел на морфии. Вот что я прочла в дневнике. Ради порошка он был готов на все, хотя и не признавался в этом даже самому себе.

«Готов на все» звучит как приговор. Вот если бы Кьяра сказала «готов ко всему»! Готов ко всему может сделать человека героем. Святым, что прячется в чреве кита, — никакого другого (более удачного, чем китовое) сравнения Алексу не приходит: всему виной тьма, его окружающая. А готов на все — и есть сам кит. Или — того хуже — Левиафан! Утроба морского чудовища кишит паразитами: мошенничество, лжесвидетельство, предательство самых близких, самых беззащитных. И наконец, убийство.

— Ты сказала, что он не убивал.

— Не убивал. Но ввел в искушение настоящего убийцу. Только и всего.

— Об этом тоже было написано в дневнике?

— Да.

Кьяра врет. Если чертов дневник унавожен лживыми откровениями, как можно верить им? И тем более строить на их основе какие-либо версии? Кто-кто, а Кьяра относится к подобным вещам с осторожностью: она — репортер криминальной хроники, и для нее это не просто работа — призвание. Она не раз похвалялась собственной интуицией, благодаря которой вычисляла серийных убийц. Иногда задолго до того, как они попадали в поле зрения полиции. Может быть, и сейчас речь идет об интуитивных догадках сестры? Странно, но Алекса почему-то не устраивают догадки, он хотел бы совсем другого: чтобы невиновность Нанни Марина была подтверждена документально. Как можно бо´льшим числом свидетелей, неопровержимыми фактами, железобетонным алиби. Он ведет себя так… как вел бы себя Лео, для которого слово «ONORE» не пустой звук. Как если бы Нанни Марин был для него чем-то бо´льшим, чем полустертая фотография в чужом альбоме. Чем пустое место, окружающее билет на Каттолику в комнате, где ничего изменить невозможно. Объяснить эту странную, пугающую связь между продавцом рубашек из двадцать первого века и карабинером из века двадцатого Алекс не в состоянии, — и тем не менее она существует. Такая же сильная, как связь с неизвестной ему Викторией, и даже еще сильнее.

— Значит, ты прочла это в дневнике, Кьяра? Как такое может быть?

— Последние записи в нем сделаны совсем другим человеком.

— Тем, кто убил?

— Тем, кто убил. Убийцу.

Рот Алекса наполняется слизью, все это жабьи проделки. Чертова жаба перекрыла дыхательные пути, Алекс вот-вот начнет задыхаться!

— Убийцу звали Даниэль Селеста, именно он посадил лейтенанта на морфий, именно он задумал похоронить его, забросать трупами. А потом присвоить его имя.

— Зачем?

— Нанни был богат, а у Селесты не было и гроша за душой. Это ли не повод для убийства? Убивают и за гораздо меньшие деньги, а в случае с Нанни речь шла о сотнях тысяч. И это были не нынешние сотни тысяч, в те времена деньги стоили гораздо дороже…

Тут Алексу самое время удивиться, разинуть варежку, выпустить встречный рой насекомых и избавиться от жабы заодно, но… Он почему-то не удивлен, очередная странность. При упоминании о морфии у Алекса снова засаднило плечо. При упоминании о Даниэле Селесте перед глазами мелькнула и пропала вереница кукольных голов, одинаково прекрасных. Все это — женские головы со смутно знакомыми чертами, хотя ни Кьяру, ни Викторию признать в них не удалось. Как не удалось понять, предстали они перед внутренним взором Алекса, будучи извлеченными из недр его памяти, или возникли из темноты. До сих пор тьма была скупой на подарки, она не отдала Алексу даже Кьяру, — так почему расщедрилась сейчас?

— …Селеста хотел бежать в Америку, но не сразу. У него еще были дела и здесь.

— Дела?

— Конечно. Нужно было устранить всех, кто знал Нанни Марина.

Алекс зажмуривается и открывает глаза: бессмысленность этих манипуляций очевидна, света не прибавляется. Зато вновь возникли кукольные головы. Теперь они не мелькают, как в калейдоскопе, а полукругом зависли перед лицом молодого человека. Рты их морщатся — то ли в улыбке, то ли в гримасе. Что стоит за этой гримасой? Боль, отвращение? До сих пор женские кукольные головки казались Алексу прекрасными — такими же прекрасными, как лица забытых киноактрис — Алиды Валли, Марии Меркадер, Карлы Дель Поджо, Дины Сассоли… Имена всплывают одно за другим, они щекочут гортань, старательно избегая контактов с жабой. Это вполне объяснимо: женщины недолюбливают земноводных, все женщины, а не только красивые.

Хорошо целуется, — доносится до него едва слышный шепот. Идет он явно не из темноты, где затаилось лицо сестры, а… Откуда он идет?

Хорошоцелуется-хорошоцелуется-хорошоцелуется — неужели кукольные головы решили обсудить его, Алекса, достоинства? Но они не спрашивают — ни друг у друга, ни у Алекса, скорее утверждают. Секундой позже все головы сливаются в одну, будто бы схлопывается гигантский невидимый веер. И эта — оставшаяся — голова уже не кажется Алексу прекрасной. Впрочем, уродливой ее тоже не назовешь, хотя черты кукольного лица перестали походить на женские. Новоявленная физиономия беспола, что-то среднее между пупсом и ритуальной маской; глазам никак не удается сфокусироваться на Алексе, они то закатываются под жесткие веки (из дерева? из пластика?), то косят куда-то в сторону окна. Наконец несчастный парень пойман, безжизненные зрачки заглядывают ему прямо в душу, рип-рип-рип, рип-рип-рип. Это уже не шуршание клопов-солдатиков, не прерванный полет снежных бабочек, в нем нет ничего общего с насекомым гулом, а… Луч надежды на мгновение пронзает сморщенное сердце Алекса и заставляет его трепетать.