Давай займемся любовью - читать онлайн книгу. Автор: Анатолий Тосс cтр.№ 99

– Целая куча, девушки, юноши, на любой вкус.

Он снова засмеялся, снова довольно.

– Вот молодец, подготовился, значит, все рассчитал?

– Да нет, все спонтанно получилось, как бы само по себе. Просто сложилось так удачно. Ну, кроме сломанного носа, конечно.

– Ладно, не скромничай, – смех прервался. – Значит, слушай, свидетелей давай ко мне, вместе с фотопленкой. Пусть показания напишут. Сам езжай в травмпункт, я тебе сейчас телефон дам, чтобы ты в очереди не сидел. А я с прокуратурой свяжусь прямо сейчас и с милицией. Преподаватель в институте избил студента! Да мы этого твоего Аксенова Игоря Сергеевича, сорок шестого года рождения, вышибем отовсюду. Где бы он ни состоял.

Я аж замер. Откуда он знал про Аксенова? Ну ладно, имя и отчество, но год рождения? Я ведь ему не говорил, я сам не знал.

– А откуда вы знаете, что он сорок шестого года рождения? – не удержавшись, спросил я.

– Я ж тебе сказал, я знал, что ты позвонишь, вот и навел справки. Когда столько лет варишься в таком деле, как мое, многое узнать можно. Если захочешь, я тебе потом про него расскажу, про Аксенова твоего. Но не сейчас, не телефонная беседа.

Я кивнул.

– А можно, я в больницу поеду? – Я назвал Милину клинику. – У меня там врач знакомая, она хирург, она заключение и даст, – неожиданно пришло мне в голову. А может быть, и не неожиданно, может быть, уже давно сидело.

– Хороший врач? – с легкой иронией поинтересовался баритон.

– Ну да, кандидат наук, – подтвердил я. – У них, по-моему, там травматологическое отделение тоже есть.

– Хорошо, давай, гони туда. Свидетелей с фотопленкой и магнитофоном ко мне, а сам к своему врачу. Завтра приезжай с заключением, договорились?

– Спасибо, Петр Данилович, – под самый конец вспомнил я.

– Не за что, – ответил он. – Хорошее дело делаем, очищаем землю от грязи. – И он повесил трубку.

Ромкин «Запорожец» забили до предела, мне, как пострадавшему, выделили место впереди, рядом с водителем. На заднее сиденье втиснулись Леха с Киркой, Анечку закинули им на колени, они долго, пока мы ехали, со смехом разбирались, на чьих именно коленях она сидит. Да и на коленях ли.

Так с прибаутками доехали до «Кропоткинской», там мы их троих и высадили у небольшого аккуратного особнячка, вывеска на дверях извещала, что здесь как раз и находится адвокатская контора, в которой служил мой «благодетель», Петр Данилович.

Затем Ромик развернул свой неуклюжий драндулет и двинул в сторону «Профсоюзной», туда, где трудилась мой другой «благодетель», Людмила Борисовна.

– Слушай, спасибо тебе, что ты вступился, – сказал Ромик, когда мы встали на светофоре. Как будто сказать «спасибо» во время движения ему было сложно, как будто для «спасибо» ему требовалась специальная концентрация. – Если бы не вы с Лехой, меня бы поперли. Без вариантов.

Дружно проголосовали бы и поперли. Я сидел, рисовал и думал: да хрен с ними со всеми, пусть выгоняют, и так проживу как-нибудь. Хотя, знаешь, для мамы это была бы трагедия. Ну, если бы меня из института вышибли. Я и не ждал, что кто-нибудь за меня вступится, и уж точно не предполагал, что все так выйдет. Сначала Леха, потом ты. Геройские вы ребята. Ты к тому же еще и мордой пострадал. – Он посмотрел на меня, покачал головой, видимо, содрогаясь от моей морды.

– Да ладно, кончай… – Мне аж стало неловко, не то чтобы меня легко было смутить, но от искренности Ромика мне и вправду стало неловко. Как будто он мне в любви признается. – Подумаешь, загримировали немного, пару недель, и все сойдет. Зато Аксенову и в самом деле хана.

– Нет, Толик, то, что вы с Лехой сделали сегодня, для этого большая сила нужна. Ты мне не говори, я знаю. Чтобы так удар принять, рискнуть и все повернуть в один момент. На сто восемьдесят градусов. – Свет переключился на зеленый, Ромик вставил первую передачу, тронул тарахтящий агрегат с места. Тот нехотя скользнул по мостовой, чуть повилял коротким задом, все же выправился, начал набирать доступную ему скорость.

– Да это все Леха, – покачал я головой. – Я бы первым не выступил бы. Это он, я даже не ожидал.

– И он и ты, вы оба. – Ромик уже смотрел вперед, на дорогу. – Он, конечно, сильно выступил, но и ты не слабее. Зачем сравнивать, вам обоим памятник надо поставить.

– Да ладно тебе. – Я снова почувствовал себя неловко.

Мы опять встали на светофоре, зачем они понатыкали столько светофоров на одной улице? На сей раз Ромик не повернулся ко мне, продолжал смотреть вперед, сосредоточенно, будто пытался разглядеть что-то в красном пятне фонаря.

– Знаешь что, я теперь ваш должник. И твой, и Лехин. До самого гроба должник.

– Да ладно тебе, – повторил я, не зная, что еще можно сказать в таком случае. – Ты какой-то патетический чересчур.

Мы снова тронулись, молчали, теперь нам везло, светофоры переключались на зеленый перед самым нашим носом, и мы бодро, не снижая и без того черепашьей скорости, двигались вперед. Я развалился на маленьком сиденье, теплый, подогретый «Запорожцем» воздух незаметно размягчал тело, я тут же почувствовал себя страшно усталым, видимо, адреналин и возбуждение покидали меня, оставляя мое измочаленное тело в полном тоскующем одиночестве.

– Это они из-за денег на меня наехали, – в какой-то момент произнес Ромик. Голос его был сдержанный, сосредоточенный, как и взгляд. Но в то же время мне показалось, будто приоткрылась какая-то потаенная дверца, о существовании которой я не подозревал, и из нее, из дверцы, повеяло обнаженной Ромикиной душой. – Знаешь, мы с мамой очень бедно жили все время. Отец ушел, когда я еще маленьким был, мама, наверное, очень любила его, даже на алименты не подала. Я его особенно не интересовал, он несколько раз объявлялся, потом совсем исчез, я даже не знаю, где он сейчас, как.

Ромик замолчал, задумался. Я смотрел на него и не мог узнать – всегда выдержанный, невозмутимый, до предела пунктуальный, обязательный, он, оказывается, где-то там, в глубине, был чутким, обиженным и, наверное, ранимым.

– Мама у меня инженер в конструкторском бюро, ну, ты знаешь, зарплата даже сейчас, с выслугой, сто пятьдесят. Зимние женские сапоги больше стоят. – Он пожал плечами. – В общем, не то чтобы мы голодали, хлеб, молоко, крупы, конечно, всегда были, но многого у нас не было.

Почти ничего не было. Я в школу до девятого класса в телогрейке ходил, и брюки у меня только одни были – школьные. И пиджак один, тоже школьный. Мама мне на куртку только к девятому классу накопила.

Он снова замолчал. Я не перебивал – когда человек изливает тебе душу, свои замечания лучше попридержать.

– Меня-то, в общем, все это не волновало особенно. Я мальчишкой был, в детстве другие заботы, а вот маму жалко. До боли порой жалко. Мы жили в коммуналке, одна комната, у нас даже мебели почти не было, спали на раскладушках. Мама молодая еще совсем, она меня в двадцать родила, красивая, а все, жизнь закончилась, ни личной жизни, никакой другой. Знаешь, эта серая, беспробудная бедность, она ведь с детства отпечаток накладывает, уродует и морально, и психически. Будто обреченность какая-то. Везде эта жалкая ничтожность, рабское состояние полувыживания, когда выживание – единственная цель. Она из людей рабов и сволочей делает.