Маримба! - читать онлайн книгу. Автор: Наталия Терентьева cтр.№ 91

Я выбрала самую рыжеволосую куклу и посадила ее на место Юли. Юлька всегда красилась в рыжий, никто не знал, какого цвета у нее волосы на самом деле. Но ей этот цвет так шел, что и не хотелось знать, какой – настоящий. Рыжие – другие. Те рыжие, которых этот цвет от природы. Но те, кто красится, тоже чувствуют себя особенными. Юлька точно чувствовала.

У нее всегда были молодые кавалеры. Не потому что она любила их. Она-то скорее их жалела. А вот они очень любили ее, тонкую, длинноногую, моложавую, с нежной белой кожей, совсем не похожую на мамку. Да и парни были не такие, которым нужна мамка. Но взрослая Юлька им нравилась. Она была замужем, растила сына, работала в театре и постоянно переживала бурные романы, с расставаниями, мучительными прощениями, слезами, окончательными разрывами и примирительными приглушенными разговорами по телефону, которые Юлька то и дело вела со своими юными возлюбленными. Иногда они приходили к ней домой. Она кормила их обедом. Иногда у нее одновременно оказывалось два молодых друга. Да даже и не иногда. И тогда она металась и разрывалась между ними.

Удивительно, что при моей брезгливости и четком ощущении грани, за которую нельзя переступать – там кончается человеческое, начинается темное, дикое, животное, в самом плохом смысле, – я никогда не осуждала Юльку. И не потому что сказано «не судите». Ведь так только сказано, но это невыполнимо. Удается разве что не корить вслух. Но как можно внутренне не осуждать то, что противоречит твоим самым глубоким, самым важным законам? Ждать, что все рассудит Бог, и не иметь никакой своей позиции? Не уверена, что именно об этом говорится в Библии. А даже если и об этом. Часто это невозможно выполнить без ущерба для собственной нравственности. «Я никак к этому не отношусь… Не нам судить…» Как – «никак»? Как можно никак не относиться к тому, что сосед избивает жену и сына? А тем некуда идти и некому пожаловаться? Как можно никак не относиться к заброшенным нищим старикам и тем твоим хорошим знакомым, которые их забросили? Или к тем, кто разными способами делает деньги на человеческом горе? Если ты никак не относишься, «не осуждаешь», значит, у тебя у самого нет четкой позиции в этом вопросе.

Юлькины бурные страсти не вызывали ни раздражения, ни протеста. Она так искренне относилась к своим подопечным, так радела за их успехи… Подопечные были в основном не женаты. А со своим мужем Юлька, по слухам, жила плохо. Сама она мало рассказывала о семье.

Я с Юлькой дружила, делилась своими переживаниями и радостями во время долгой красочной истории с Данилевским, она рассказывала мне про своих юных питомцев, никогда, ни одним словом не намекая, что они ей ближе, чем просто отчаянно одинокие молодые друзья. На чем тогда строилась дружба, если Юлька, как я сейчас понимаю, была абсолютно неискренна со мной? На чем-то другом. На моей искренности, наверное, глупой, нерассуждающей, нужной мне самой. Я начала задумываться о некоей неравноправности наших отношений только после одного очень странного случая.

Я посмотрела на куклу.

– Я тебе не рассказывала, Юлька, про этот случай. Не решилась. Боялась, что ты удивишься: почему я им поверила-то? А почему, на самом деле? Не знаю. Сразу поверила. Ахнула, все отдала. Была слишком глупа? Да, скорей всего так. Мне было двадцать шесть лет, но глупа я была на двенадцать. Приехала в Светлогорск отдыхать. Одна, во мне тогда уже зрел одинокий художник, просто он еще не знал тогда, что он художник и совершенно одинокий. Этот художник не любил коллективных решений, бездумных разговоров в поездках, случайных знакомств – когда знакомится подруга, а ты сидишь рядом… И поехал – мой внутренний одинокий художник – отдыхать один.

В Светлогорске ему не понравилось – одно разве что название, а так… Холод, ветер, темно в июле. Я повздыхала и через два дня решила вернуться домой. Купила билет, приехала на вокзал. Да опоздала на поезд. Таксист, который вез меня с моим тяжелым чемоданом, болтал и болтал, еле ехал. В машине сильно пахло чесноком – рядом с шофером сидел его маленький сын и ел хлеб с чесноком. Мальчик так проводил свои каникулы. Я слушала рассказы о жизни в Калининграде, какой-то другой жизни, смотрела в окно на вполне привычные, российские как будто бы пейзажи и просила ехать быстрее. Он кивал и говорил, говорил… А я никогда не выхожу заранее. И опоздала. Стояла на перроне и смотрела, как уезжает мой поезд из темной дождливой Прибалтики в солнечную Москву. Купила еще один билет, что было делать, уже совсем дешевый. Вернулась из Калининграда в Светлогорск.

На следующий день снова поехала на вокзал. Теперь уж заранее. Приехала за два часа. Встала с чемоданом у вокзала. Пока я раздумывала – не сдать ли мне вещи в камеру хранения и не посмотреть ли старый город Кёнигсберг, – ко мне подошла женщина. Я даже не успела ее рассмотреть, оценить, кто она, что… Женщина сказала с ходу:

– Твоя подруга зла тебе желает. Землю с кладбища тебе под дверь насыпала. Поэтому у тебя такие плохие события происходят. Все из-за этой подруги. Рыжая она. Высокая, рыжая.

– Юлька!.. – ахнула я.

Как же так! Моя любимая подруга! Умная, старшая… Землю с кладбища под дверь… А какие же у меня плохие события? Да не важно! Плохие… Вон Данилевский, от которого сердце бешено бьется и в голове горячо, – женат. Разве хорошие это события? И я почему-то сразу так зримо себе это представила – тебя, Юлька, как ты крадучись подходишь и, оглядываясь, сыпешь землю мне под коврик, потом убегаешь… Большая, высокая, красивая, со взбитыми рыжими кудрями, в своих вечных плюшевых лосинках, в какой-нибудь милой, недорогой, аккуратно выглаженной кофточке… Ни на кого не похожая, моя подружка Юлька… А как ты ее копала, эту землю-то? Все думала я… Надо же, не боялась, на кладбище… Что, прямо на могилах? Или где-то рядом…

Женщина, подошедшая ко мне, точнее, женщины, их как-то неожиданно стало сначала три, потом человек семь, начали галдеть, но негромко, наоборот внятно, вроде и наперебой, но каждая говорила так, что слова четко западали мне в голову:

– Плохо это очень… Очень плохо… И все будет плохо… Еще хуже, чем было… А вот надо золотом, золотом это откупить… Надо на золото наговорить, и все будет хорошо… Давай сережки… Нет, мало, не получается… Надо еще кольцо… Нет. Этого мало. Кольцо с камнем неправильным! Вот это у тебя правильный камень… Прозрачный, очень хороший камень… Завернуть надо, в бумагу белую, завернуть… Золото и дерево… Нет, тоже не получается… Ай-яй-яй! Как все плохо у тебя… Остается зло, самое главное зло остается, надо веревкой это зло обвить… да, веревкой, золотой, цепью, золотой веревкой… во-от… почти… Нет… ай, нет! Не хватает золота… еще нужно крест… без креста бесов не победишь… не победишь… будут зло делать… зло… зло… бесы… зло…

Я очнулась, когда поняла, что отдала все свои украшения и крестильный крест цыганкам, которые окружили меня плотной группкой. Они стояли, улыбались, никуда не уходили.

– Всё? – спросила я.

– Всё! – ответила мне одна из них, с красивым оливковым лицом, огромными золотыми кольцами в ушах. – Нет зла! Ушло!

– Можно мне теперь обратно все мои вещи?

– Конечно, дорогая! – ответила цыганка. – Только ты должна их выкупить. А то все зло твое к тебе вернется.