И вот неделю назад, не завершив ещё целый ряд работ по дому, мы в него въехали, и у нас начался новый этап жизни. Для меня это точно новый этап, поскольку я понимаю, что переезда, видимо, мне больше не предстоит… Хотя, конечно, всякое может случиться, но не хотелось бы. Во всяком случае, приобретение этого дома и его реконструкция – мой собственный ответ самому себе на вопрос, перееду когда-нибудь в Москву или нет. Так вот нет!
Интересно неделю жить в доме, в котором, как я понимаю, встречу старость.
Ощущение и жутковатое, и радостное. Надо привыкать к этим стенам, к деревьям, которые окружают дом, к соседним домам и самим соседям, то есть к людям, которые живут не под нами, не над нами, не за стенами, а за заборами и в отдельных домах. Надо привыкать к очень многому, потому что жизнь в отдельном доме – это совершенно отдельная тема.
У нас теперь есть маленький сад с небольшим шведским домиком. Таких в Швеции полно, и все они покрашены в цвет, который так и называется – шведский красный. Домик небольшой, но красивый. Построен как сарай, но и как декорация, чтобы не видеть некрасивого дома, который за ним. Маленькая магнолия уже осыпается, а на грецком орехе (два ствола, растущих из одного корня) ещё только распускаются почки. Скворечник пуст, видимо, он скворцов чем-то пока не устроил, и они к нам присматриваются.
13 мая
Прилетел на Сахалин авиалайнером «Антон Чехов». Когда-то Антон Палыч проделал путь до Сахалина на телеге. Я в Южно-Сахалинск явился абсолютно чеховским персонажем, в белом льняном плаще и соломенной шляпе, – но сразу сильно пожалел, что не взял с собой лыжи.
Через полчаса пойду играть спектакль. В Калининграде это будет одиннадцать утра, так что по всем моим ощущениям буду играть утренник. Какая же гигантская у нас страна! Пока летел из Москвы, успел неизвестно в который раз посмотреть на портативном DVD-проигрывателе всю трилогию «Властелин колец». Каждая часть идёт почти три часа. А я посмотрел её целиком. Летел и думал: какое же крошечное это толкиеновское Средиземье, где происходят удивительные события, где есть все эти скалы, реки, древние леса, крепости и множество разного народа и диковинных тварей. А тут я лечу почти девять часов и понимаю, что если бы Шир находился где-то в районе Твери, а Мордор – в районе Комсомольска-на-Амуре, Фродо с его босыми пятками вряд ли дошёл хотя бы до Омска, я уж не говорю про Читу или Биробиджан.
В Калининграде отцветает магнолия, и с фруктовых деревьев летят белые лепестки, а на Сахалине снегопад. Хотел сфотографировать восход солнца на море, но завтра обещают такую же гадкую погоду, как сегодня, так что вряд ли удастся сделать желанный снимок.
29 мая
Если в прошлом году я писал про Владивосток, что тем, кто ни разу его не видел, нужно подождать с приездом в этот прекрасный город, то нынче я бы сказал, что в ближайшие год-полтора туда не то что не стоит ехать, но что ехать туда просто нельзя, иначе первое впечатление будет столь ужасным, что впоследствии оно вряд ли изгладится и забудется. Если увидеть Владивосток сейчас, туда ни за что не захочется вернуться. А город достоин не только привязанности, но и любви. Просто он истерзан стройками, ремонтом дорог, а главное – каким-то бессмысленным и явно броуновским процессом всего этого строительства. Мои знакомые, приятели и те, кого могу назвать друзьями, ещё год назад были полны оптимизма и готовы многое терпеть, ждать и по мере сил участвовать, а главное – осмыслять происходящую в городе подготовку к грядущему саммиту, а теперь они исполнились отчаянных настроений. Насмотрелись, как всё делается: шиворот-навыворот, непоследовательно, изначально плохо, только чтобы хоть как-то успеть к назначенному сроку, неправильно и совсем не основательно. Если бы этого не было, если бы не было очевидного и непостижимого воровства, терпеливые и жизнерадостные владивостокцы потерпели бы ещё сколько надо…
Столько чемоданных речей и монологов на тему ближайшего отъезда… причём, не в центральную часть или столицу, не на наши юга, а куда-то в Таиланд или Китай, я не слышал ни в конце восьмидесятых, ни в девяностые – вообще никогда не слышал. Люди, которые ещё год назад строили планы, амбициозные и скромные, маленькие и большие, сейчас говорят о том, что семьи уже осваиваются в Таиланде, а дети первого сентября там же пойдут в школу. Наслушался я этого так, что стало мне не грустно, а тошно, потому что люди, которые мне это говорили, не слабаки и размазни, не исполненные иллюзий юнцы и не лентяи. Напротив, всё люди работящие, сильные и много пережившие. Однако и их допекло. Доконало. И доконало, в основном, отсутствие видимого смысла и перспектив прилагать усилия в своих родных городах.
Погода была самая разнообразная. На Сахалине меня засыпало снегом, в Хабаровске изнывал от жары, Владивосток встретил туманом и дождём, потом пытался продуть каким-то подлым пронизывающим ветром, который невозможно увидеть в окно, потому что день за окном кажется солнечным и приветливым. Последний день выдался прекрасным, удалось выйти в море, пройти вдоль острова Русский, увидеть гигантскую стройку ведущего на остров моста. С воды размеры строительства особенно впечатляют.
Тот учебный отряд, или «учебка», где мне довелось прослужить первые, самые трудные полгода, казалась такой оторванной от жизни… Да и весь остров, напичканный оружием, воинскими частями, а главное – наполненный таким количеством человеческого страдания и ужасающих, неоправданно жестоких взаимоотношений, казался абсолютно отдельным от нормальной повседневной жизни… И вот сейчас его соединяют мостом с городом Владивостоком.
Там, где когда-то была моя «учебка», развёрнута база строителей. От места, где мы совершали свой ежеутренний «перессык», не осталось и следа. Туда баржами подвозят грузы и строительные материалы. Там, где нас мучили и унижали, снуют и пылят грузовики. И возвышается над всем этим гигантская опора моста – волгоградская Родина-мать вполовину её меньше.
В самые отчаянные и беспросветные минуты я смотрел с острова Русский на огни Владивостока, и он казался мне не просто далёким, а недостижимым. А огни обычных домов представлялись теми созвездиями, на которые можно смотреть без волнения, потому что до них такая чёртова уйма световых лет, сколько никому из нас не прожить. Я смотрел на эти огоньки, по щекам текли слёзы, и я сильно сомневался, что смогу прожить эти бесконечные три года и снова попасть в ту жизнь, где кто-то вечером зажигает, а ночью гасит свет. Свет этих окон оттуда, из той беспросветной жути, казался не то что более далёким, чем звёзды, а нереальным. Правда, иногда мне мерещилось, будто из Владивостока до меня долетают звуки какой-то дивной музыки и даже запахи человеческой еды.
Одним из самых жутких испытаний во время службы на острове Русский были короткие марш-броски в посёлок Аякс (отчего-то на Русском и вообще в Приморье много античных названий). Посёлок Аякс находился рядом с бухтой Аякс. Там была школа мичманов и большие военно-морские склады, где хранилось много разного калибра снарядов и прочих тяжёлых штук. Нам не раз приходилось перетаскивать эти снаряды с места на место. Заставляли нас это делать в очень быстром темпе, пить не давали, а сухой паёк на день представлял собой буханку хлеба и банку тушёнки на четверых. Причём консервных ножей или просто ножей не было, и нам их не давали. Приходилось перетирать ободок банки о камень, а потом поддевать крышку бляхой ремня. Вилок и ложек тоже не было. Ели палочками, в смысле веточками, или пальцами. На порезы об острые края никто не обращал внимания. Тем же, кто попадал в компанию с таджиками, азербайджанцами, узбеками, чеченцами или дагестанцами, не доставалось вообще ничего… Всё это крепко-накрепко застряло в мозгу. И вроде бы уже выработалось много сильных механизмов, чтобы не выпускать эти воспоминания. Но они догоняют во снах…. Сейчас же на месте Аякса в этой удивительной красоты бухте строится университет. Огромный…