Свечка. Том 2 - читать онлайн книгу. Автор: Валерий Залотуха cтр.№ 91

Странное дело – первым на воле к тебе вернулось твое прекраснодушие.

Следующая остановка была у киоска, где готовили и продавали шаурму.

Запах жареного мяса щекотал ноздри.

Впервые за последние полгода ты по-настоящему захотел есть.

В общей ты делал это, потому что все ели и было нужно есть, – давился ненавистной сырокопченой колбасой, устало рвал зубами сало – тюремную защиту от туберкулеза, но так называемого аппетита никогда не испытывал.

– Иды, иды отсуда! – услышал ты вдруг и открыл глаза, которые почему-то закрылись.

Это именно к тебе обращался продавец шаурмы – черный и носатый восточный человек. Девушка в белой короткой шубке, белых колготках и грязных белых сапожках, с шаурмой в одной руке и стаканчиком кофе в другой смотрела на тебя брезгливо и презрительно, видимо, она пожаловалась на тебя продавцу.

– Иды, иды, – незло повторил тот и скосил виноватый взгляд на девушку.

У вас в общей кавказцев называли пиконосыми, но тебе это не нравилось и ты ни разу не употреблял это слово.

Вот и сейчас – он не стал для тебя пиконосым, хотя было немного обидно.

– Извините, – сказал ты, поворачиваясь, и подумал, уходя: «Все равно они хорошие».

Но в самом деле твой внешний вид оставлял желать лучшего: ботинки грязные и мокрые, и брюки, и куртка, и даже берет на голове – ужас. Тебе бы выбрать какой-нибудь закуток и почиститься, но данная мысль в голову почему-то не приходила. Хотя и то правда: какая разница, в каком виде сдаваться…

«Я Золоторотов! Я Золоторотов. Я… Золоторотов…» – стал повторять ты про себя на разные лады, репетируя, вновь готовясь к собственной сдаче.

Надо было подойти к первому встречному милиционеру и сказать эти слова, – только и всего, но почему-то ты этого не делал.

Хотя милиционеров вокруг было немало, но какие-то они были… несвободные, что ли…

Среди огромного количества свободных людей эти были самыми несвободными и свою внутреннюю несвободу, как уродство, прятали под толстыми шинелями и бронежилетами, а чтобы что не подумали, сжимали в руках автоматы.

«В конце концов, это ваша работа – выделять из толпы таких, как я, выделять и арестовывать», – думал ты раздраженно и смотрел на милиционеров почти с вызовом, но они и не думали выделять тебя и арестовывать.

Маленький, замурзанный, жалкий, ты был для них не то что неинтересен, но даже как бы не существовал; встречаясь взглядом, они не отводили глаза, а продолжали смотреть сквозь тебя, что вызывало смущение и благодарность.

Ты давно уже не был ребенком и перестал быть прекраснодушным идиотом, то и дело норовящим выдать желаемое за действительное, понимая, что твой невольный побег почти наверняка увеличит срок, но если ты не сдашься сам, а тебя возьмут, он будет увеличен больше, – кто как не ты, Золоторотов, осознавал значение слова «надо», с самого раннего детства прожив под его дамокловым мечом, но с каждой новой минутой вольной жизни, с каждым вольным шагом и глотком вольного воздуха это делалось все более невозможным.

«Не хочу! Не хочу! Не хочу!» – вопило все твое исстрадавшееся в неволе естество.

Хотелось есть, пить, сидеть, лежать, спать, молчать, говорить, смеяться, плакать – жить, хотелось жить жизнью живого свободного человека…

«Ну пожалуйста, ну пожалуйста, ну пожалуйста!» – незаметно для себя упрашивал ты неведомо кого и вспомнил вдруг, как шел однажды в детстве по Тверскому бульвару и также неведомо кого упрашивал.

Очень хотелось тогда найти денег.

Немного – рубль, хотя, конечно, и много, потому что тогда это были деньги.

И ты точно знал, что в таком случае было бы дальше.

Ты бы пошел в гастроном на углу Большого и Малого Козихинского переулков, и толстая продавщица с розовым, как чайная колбаса, лицом свернула бы из толстой серой бумаги кулек и насыпала в него конфеты «Пилот», предварительно взвесив их на механических весах. Конфеты «Пилот» стоили два пятьдесят за килограмм, на рубль выходило почти полкило – штук пятнадцать-двадцать этих самых вкусных конфет на свете. Шоколадные с ароматной бело-розовой начинкой, завернутые сначала в фольгу, которую вы называли золотом, а потом в синий фантик, на котором нарисован маленький самолетик с пропеллером (вот откуда мечта на таком полетать!) – это были самые лучшие, самые вкусные, самые главные твои конфеты!

Мама конфет не покупала, она не любила сладкое, а тебе так хотелось иногда взять одну большую весомую конфетину, неторопливо и бережно ее развернуть, положить в рот и, разглядывая фантик, ждать, когда она начнет там таять – выделяя изо всех, возвышая надо всеми, растворяя в сладости твоего личного бытия.

И вот однажды почти вот так же ты брел по довольно людному в полуденный час Тверскому бульвару и мечтал, мечтал, мечтал – до тех пор, пока мечта не превратилась в просьбу, а потом и в требование: «Ну, пожалуйста! Ну что тебе стоит! Сделай так, чтобы я нашел сейчас рубль… Чтобы он вон там лежал. Или там… Ну что тебе, жалко?» Ты обращался неведомо к кому, хотя понятно – к кому, его признание тобой зависело от того, найдешь ты сейчас рубль или нет.

И ты его нашел, нашел!

Он лежал на пыльном гравии – желтенький, измятенький, совершенно ничей, и ты подошел и поднял его, мгновенно забыв о том, кого только что просил.

Потом был гастроном на углу Большого и Малого Козихинского переулков, и толстая продавщица с колбасным лицом, и кулек из плотной серой бумаги, и – конфеты «Пилот», лежащие в кульке горкой, и, выйдя из магазина на улицу, ты взял одну, самую верхнюю, неторопливо и бережно ее развернул, положил в рот и, разглядывая фантик, видя себя в кабине самолета, ощущал, как конфета начинает таять во рту, выделяя, возвышая, растворяя…

Потом был дом, мама с раскрытой книгой в руках, ее удивленное лицо и вопрос: «Откуда деньги?» – «Нашел». – «Что это я никогда не нахожу?» – «Не знаю». Она взяла одну, развернула, сунула в рот, пожала плечами и, равнодушно ее разжевывая, вновь углубилась в чтение.

Но почему там, в Теплом стане, ты вспомнил так подробно этот врезавшийся в память эпизод детства, неужели, как тогда, рассчитывал найти?

Ну да, наверное…

Хотя нет, конечно, это в детстве, в наивном своем детстве рассчитывал, – просто сейчас деньги тебе были нужней, чем в детстве.

И дело даже не в книгах и не в шаурме, а в том, что тогда ты смог бы доехать на метро до Новослободской, дойти до Бутырки, постучать в маленькую железную дверь в стене и сказать:

– Я Золоторотов, я вернулся. Сам.

Такое твое заявление прозвучало бы там, на месте, внятней и достойней, там бы тебя сразу поняли, приняли и, возможно, не стали бы бить.

(Я так подробно остановился на том твоем желании денег вовсе не потому, что в нем было что-то исключительное: кто и когда не хочет денег? Все всегда хотят, просто отмечу, как мало ты переменился: повзрослев, пожив, пережив и продолжая переживать такое, что не дай бог, – в душе остался тем же мальчишкой с Тверского, потому что почти в тех же словах формулировал тогда свою просьбу-требование неведомо кому, хотя понятно кому: «Ну пожалуйста! Ну пожалуйста! Ну пожалуйста!»)