Свечка. Том 1 - читать онлайн книгу. Автор: Валерий Залотуха cтр.№ 57

– Ну почему же нет, – сказал я, – почитай современных писателей, того же Вениамина Малофеева.

Я, конечно, блефовал, потому что сам не читал данного автора, а вдруг в его произведениях мата нет, хотя я не думаю, что нет, я почему-то уверен, что есть, потому что писатель, который говорит, что русская литература умерла, не может не употреблять данные слова и термины в своих произведениях.

Гера отмахнулся:

– Это всё не то…

Я возликовал:

– Ага, значит, это плохая литература! А может, она потому и плохая, что не имеет внутренних запретов? Можно всё, а написано плохо! А может, потому и плохо, что можно всё? А есть литература огромная и прекрасная, где нет и духа всей этой гадости! Перечитай «Войну и мир», все его четыре тома, и попробуй найти там хоть одно подобное слово. И снова я блефовал. Сцена охоты, сцена охоты… [33]

Хорошо, что Гера Толстого не любит и «Войну и мир», кажется, до конца не дочитал. Но, что мог позволить себе Лев Николаевич, не позволено больше никому. А однажды Алиска… Я услышал от нее подобное слово… Она произнесла его тихо, но я услышал… А дальше не знаю, что со мной случилось.

– Прости меня, Алисуш! – сказал я.

– За что, папа?

– За то, что я не смог оградить тебя от этой грязи.

Алиска все поняла и залилась краской стыда. Больше от нее я таких слов не слышал. Женька матерится. Но у нее действительно нервы ни к чёрту! (А Даша – никогда, никогда!)

Человека убили,

Человека убили…

Как-то там дальше… Убили? Или сам упал? Нет, не понимаю и не пойму – как? Как это? Был человек, и нет человека…

Человека убили,

Человека убили…

Как же все-таки дальше? Был бы здесь Слепецкий, он бы наверняка подсказал… А все-таки умнейший человек этот Слепецкий… Дмитрий Ильич. А покажите мне человека, который бы вот так, с ходу, сказал, как зовут Хлестакова! А как он афористичен! «Если бы смерть была благом, боги не были бы бессмертны». Потрясающе. Неужели сам сформулировал? А если и не сам, это нисколько его не умаляет. Ведь все это надо в голове держать и уметь вовремя оттуда достать! В моей памяти, например, так называемая мудрость веков совершенно не задерживается, а если оседает что, то всплывает почему-то не в нужное время и не в нужном месте. Ведь даже то стихотворение, оно же потрясло меня, так потрясло, что читал я его потом много раз, а помню лишь:

Человека убили,

Человека убили!

Но самое интересное, что по всем основам бытия, как-то: жизнь, смерть и прочее, я точно так же думаю, только Слепецкий опирается при этом на себя, а я на маму. Быть может, мама упрощает, и даже огрубляет, но и здесь я с ней согласен. «Человек придумал бога из страха перед силами природы, а из страха смерти он придумал загробную жизнь». Кстати, мама совершенно не боится смерти – когда в прошлом году умерла ее лучшая подруга, она даже на похороны не пошла. «Зачем? Чтобы смотреть на мертвый труп? Но это уже не моя Зина». (Подругу звали Зинаида Ивановна, она работала всю жизнь судьей.)

«Пусть оттуда кто-нибудь вернется, безразлично – из ада или из рая – и расскажет, как там всё. Причем в деталях. Тогда я поверю. Сперва в загробную жизнь, а потом и в бога!» – Слепецкий под утро так разошелся, что даже страшно стало. Страшно, но и радостно, потому что я точно так же думаю, этот умнейший человек говорит так, как я хотел бы говорить, но не могу (чукча не писатель, чукча – читатель, а тут – писатель, самый настоящий писатель, он читает мои перепутанные мысли, распутывает их и облекает в отточенные страстные фразы.) «Уж как древние египтяне в загробную жизнь верили, целых пять тысяч лет, сами в глинобитных хижинах ютились, а город мертвых – из гранита, пирамиды, набитые золотом, секрет мумифицирования наука до сих пор разгадать не может, и что? Пирамиды давно разграблены, по городу мертвых бродят толпы туристов, а бывшие фараоны лежат в музеях с инвентарными номерками, школьники смотрят на них и хихикают». «Знаете, что сказал Борхес в одном из последних интервью? “Там ничего нет”». О! «Там ничего нет!» Нет-то нет, милейший Дмитрий Ильич, я с вами совершенно согласен, но ведь от этого не легче… Вон Валентина Ивановна как убивалась… Но, с другой стороны, – если бы она знала точно, что тот человек, которого убили, теперь в раю, разве ее горе от этого уменьшилось бы? Ад, рай или ничто? С одной стороны, кажется, выбор, а с другой – никакого выбора и нет.

Человека убили,

Человека убили… [34]

И кто он, тот человек? Муж? Муж Валентины Ивановны? Но муж – Писигин, это следует признать, он утверждал это при свидетелях, и никто его не опровергал. (Хотя вот оно сразу и сомнение: Писигин – муж, а на руках ее нес Копёнкин… Начало вроде проясняться и опять затуманивается.) А может быть, Дудкин? Дудкин, конечно же Дудкин! Дудкин – муж, бывший, ну и что, это как раз ничего не меняет, сглупил однажды, ушел (от такой женщины ушел!) и скоро понял, что сглупил, но из гордости, из глупого мужского самолюбия так и не вернулся; и она все эти годы любила его и только его, а за Писигина вышла из жалости (любит, страдает, каждый день – цветы), и гордость, конечно, тоже сыграла свою роль, да и не выходила она за него фактически, расписываться не стала, оставила себе фамилию любимого – такую не женскую, такую неблагозвучную, назло всем оставила – вот как оно все было! Если не на сто, то на девяносто девять процентов я уверен, что не Дудкина – Валентина Ивановна, в девичестве – не Дудкина, родись она Дудкиной, она бы и выросла другим человеком, оформилась бы в совершенно другую женщину: это так же очевидно, как то, что она – Валентина Ивановна, я это с первого на нее взгляда понял, и точно так же – не Дудкина она! А вот взяла и стала, а главное – осталась Дудкиной, и это для меня еще одно подтверждение того, что женщины – существа высшего порядка, и нам, мужчинам, никогда их не понять! А на это, между прочим, далеко не каждая женщина пойдет, моя Женька, например, категорически сразу отказалась – как была, так и осталась Мещанской, хотя я не понимаю, чем Мещанская лучше Золоторотовой? «Мещанская – фамилия дворянская!» Что-то не слышал я про такой дворянский род. И Алиска тоже Мещанская, Женька ее на свою фамилию записала, как только из роддома выписалась. Признаться, это для меня было довольно болезненно, потому что, как рассказывала мама, когда она была беременна мной, отец (это было незадолго до его гибели) сказал: «Я хочу, чтобы родился мальчик и чтобы он продолжил славный род Золоторотовых». Родился мальчик – я, а дальше… Конечно, Алиска – девочка, выйдет замуж и возьмет фамилию мужа, это нормально, поэтому я кроме дочери хотел еще и сына. А может, и не одного… Я очень просил Женьку родить второго ребенка (а я почему-то уверен, что это был бы именно мальчик), но она категорически, категорически… «Ты не рожал». Это – довод, с этим не поспоришь, я и не спорю, потому что понимаю, но и она должна меня понять, как я понимаю моего отца – почему его так волновало будущее нашего славного рода. Понял, правда, я это не сразу, а только когда увлекся своей родословной – после просмотра замечательного фильма тогда еще любимого мною Сергея Соловьева «Наследница по прямой». Девичья фамилия мамы – Твёрдохлебова, причем именно так, с буквой «ё», мама всегда на этом настаивает. Свое «Ё» она несет по жизни гордо. Есть такая присказка, она словно для мамы создана: ё-мое. Ё-твое, мама… Она не стала ее менять и, когда встретила моего будущего отца, так и осталась Твёрдохлебовой, и в этом я тоже нахожу сходство характеров мамы и Женьки.