Жду. Люблю. Целую - читать онлайн книгу. Автор: Тереза Ревэй cтр.№ 55

Мать мало рассказывала ей о своем детстве. Прошлое Ксении Федоровны было полно опасных ловушек, раны от которых еще не затянулись. Наташа принимала это как данность. Она нашла других людей, которые помогли удовлетворить ее любопытство.

Дядя Кирилл взял на себя миссию поведать ей о традициях рода Осолиных. Тетя Маша тоже не скупилась на воспоминания. Наташа наизусть знала описание особняка Осолиных в Ленинграде, их дома в Крыму, так что даже могла нарисовать эти здания с закрытыми глазами. Ей были интересны истории о ее предках.

Эти рассказы были единственным оставшимся от исторической родины наследством, которое было ей дорого и которое теперь привело ее к дверям проклятого матерью учреждения.

Что подумает советский чиновник, когда она покажет ему свои документы? Она родилась во Франции, ее отец француз, и на ее паспорте республиканский герб. Да над ней просто посмеются как над глупой парижанкой и отправят делать уроки. «Я ведь даже не настоящая русская, — подумала она, рассматривая стоящих рядом людей, которые все были возраста ее матери. — Для меня здесь нет места, я просто самозванка». Внезапно по собранию прошел шорох. Лица повернулись к открывающимся дверям.

Свое решение Феликс Селигзон принял в одну из тех бессонных ночей, когда он ходил туда-сюда по комнате, стараясь не шуметь, чтобы не потревожить Лили или Наташу, спавших в соседних помещениях. Оно было принято хладнокровно и взвешенно, именно поэтому было непоколебимым. Ему понадобилось терпение и полная уверенность в себе, чтобы понять, что действительно ему нужно. Охваченный тоской и терзаемый мрачными мыслями, он не хотел жалеть себя, не хотел быть маленьким и вызывать сочувствие у окружающих. Нет, он не станет отказываться от своей давней мечты. С какой стати? По какому праву он должен ломать будущее, которого страстно желал? Он достоин его. Странно, но как только Феликс принял окончательное решение, почувствовал себя так легко, как чувствовал только до войны. Он нашел свой путь в жизни, от которого столько времени отказывался, и пусть этот путь будет непростым, главное, что он был желанным.

Хлопнула входная дверь. В коридоре раздались быстрые шаги.

— Ты не видел Наточки? — спросила Лили. — Мы условились вместе пообедать, но она не пришла.

— Нет. Она ушла рано утром. Погода хорошая, так что неудивительно. Я знаю, что она не любит сидеть в помещении, когда на улице так здорово.

— И все-таки это странно. Она обычно пунктуальна, — озабоченно сказала Лили.

После нескольких секунд размышления Феликс пошел за ней следом. Он не удивился порядку в ее комнате, зная, как бережно Лили относится к своим вещам. Ни одного предмета туалета не на своем месте. Книги стояли аккуратными рядами, на покрывале кровати не было ни складки. Но все равно это было временное пристанище. Феликс вспомнил, какая комната была у сестры в Грюнвальде: разбросанные плюшевые медведи, рисунки, прикрепленные кнопками к старому шкафу, кукольный домик, стоящий в углу, открытый всем ветрам. «Но тогда она была всего лишь маленькой девочкой», — подумал он, глядя, как она достает книги из портфеля.

— У тебя проблемы? — спросила Лили, видя, как брат смотрит на нее, застыв на пороге комнаты.

Вдруг она насторожилась. Что-то в лице Феликса ей не понравилось. Он стоял, скрестив руки. Его волосы были взлохмачены, словно он постоянно запускал в них пальцы. Последнее время они редко виделись. Феликс нашел работу в типографии на полставки. Лили съежилась в предчувствии плохих новостей. Жизнь приобрела нехорошую привычку наносить удары ниже пояса, которые Лили пока не научилась держать.

— Ты хочешь мне что-то сказать? — снова спросила она.

— Да. Я принял решение, которое тебе не понравится.

Брат и сестра Селигзоны походили друг на друга. У них были одинаковые фигуры, оба были тонкие и стройные; плоские щеки и подбородок матери, умный лоб отца, темные глаза обоих. Когда они говорили по-немецки, что происходило крайне редко, можно было обнаружить одинаковые голосовые вибрации при произнесении некоторых слов.

— Полагаю, ты все же решил вернуться в Берлин, — процедила она сквозь зубы. — Тебе не стыдно?

Как всегда, сестра вывела Феликса из равновесия. Ее проницательность не переставала его удивлять. У него не было необходимости объяснять ей многие вещи, она сама обо всем догадывалась. Лили имела дар предчувствия. Как и способность выбирать язвительные слова.

— Я много думал над этим. Я должен выяснить, уцелел ли наш дом и что стало с магазином. Как бы то ни было, во все это вложен труд наших предков. Это наше наследство. Мы не можем все это просто так бросить, — добавил он, снимая очки, чтобы протереть стекла. — Это все, что у нас есть.

— Нам нечего бросать, — сухо возразила сестра. — У нас все отняли. От Дома Линднер осталось только название и куча строительного мусора. Для таких людей, как мы, в Германии ничего нет и в помине. Если ты вернешься, ты просто подохнешь, как и другие. Эта земля проклята.

Лили стиснула зубы. У нее кружилась голова от одной только мысли, что Феликс поедет в Берлин. Она видела развалины своего родного города в кадрах кинохроники, но все равно представляла себе все по-другому. В ее сознании этот город оставался целым, с красивыми зданиями, площадями, широкими проспектами. Повсюду красовались свастики. Евреям запрещалось входить в парки, кинотеатры, рестораны. По-прежнему шла охота на людей.

— Я не вижу здесь своего будущего, — снова начал Феликс, открывая окно. — Я не чувствую, что мое место здесь.

— По крайней мере, тебе нравится развлекаться с приятелями.

— Ты меня упрекаешь? — вспыхнул он. — Или ты хочешь, чтобы я сутками напролет плакал, сидя в четырех стенах? Я расспрашивал тетю Ксению. Она сказала, что Дом Линднер находится в американском секторе. Это добрый знак.

— Знак! — вскричала Лили, выходя из себя. — Ты совсем потерял рассудок? Знак чего? Что непременно надо вернуться в Германию и жить как ни в чем не бывало, а к тому, что сделали с нашей семьей, отнестись как к небольшому недоразумению? Ну, перестарались немножко, с кем не бывает. Подумаешь, концлагеря!

Лили улыбнулась горько и презрительно.

Феликс корил себя за то, что делает ей больно, ведь он всегда ее оберегал. Взволнованный, он думал, что холодное лицо младшей сестры — это лицо женщины без возраста.

— В нашей семье мы очень долго осознавали себя немцами — до того как нам напомнили, что мы евреи, — продолжил он, прежде чем поднять руку и помешать Лили наброситься на него. — Постой, дай мне закончить! Именно в этом духе нас и воспитали, но то, что произошло при нацистах, все изменило. Не обвиняй меня в том, что я не чувствую той растерянности, какую чувствуешь ты. Но если я решу жить здесь или уехать в Палестину или в Соединенные Штаты без того, чтобы сначала не побывать в Германии, я буду чувствовать себя трусом.

Он глубоко дышал. Хотя ему было все ясно, он все же не находил слов, чтобы объяснить это сестре.