Болото - читать онлайн книгу. Автор: Марьяна Романова cтр.№ 39

Яна села на кровати, но одним ударом была опрокинута на спину. Над ней навис Нечеловек, который больше не источал ватную слабость. Его лицо изменилось, заострились черты, он приоткрыл рот, и она вдруг заметила, что под темными полными губами скрываются мелкие, белые и остренькие, как у мыши, зубки. В руках у него оказалась веревка, мокрая, какой-то слизью пропитанная, как будто бы она годами гнила где-нибудь в колодце. Нечеловек ту веревку ей на шею накинул, затянул слегка, низко над лицом ее наклонился, и в его дыхании был смрад.

Обычно от Нечеловека пахло нагретыми на солнце пряностями, пыльным восточным базаром, лампадным маслом и крепким кофе. А тут – застоявшийся пруд, ближе к берегу, в ряске, пузырится жабья икра, жирные мухи роятся над застоявшейся водой. Распад, гниение, разложение.

Веревка Яну душит, она хрипит, но пошевелиться не может, взгляд Незнакомца ее парализовал. И вот уже в ушах зазвенело – голоса тонкие, чистые, сильные, но доносятся издалека, как будто бы ангельский хор приветствует новопреставленную.

Яна изо всех сил сознанием за жизнь цепляется – вот комната вокруг знакомая, трещинки на потолке, плакат Джима Моррисона над кроватью. Круги зеленые перед глазами пляшут, хрип собственный как бы со стороны слышится, и никакая жизнь перед глазами не проходит кинокадрами, просто думаешь – «ну вот и все». И в тот момент, когда Яна перестала сопротивляться и отдалась темному течению, уносящему ее в вечное небытие, Нечеловек исчез. Она потом до рассвета уснуть не могла.

«Это просто сон. Это просто кошмарный сон».

А утром, когда вялая и бледная Яна выползла к завтраку, мать ахнула:

– А на шее у тебя что?

Яна к зеркалу подошла, и у нее дыхание перехватило: вокруг шеи была темнеющая фиолетовая полоса, как у висельника. След веревки. Этого никак не могло быть – ведь она всегда считала Нечеловека плодом воображения, бесплотной фантазией, которая настолько обросла деталями, что стала жить отдельно от Яниной воли. Она потом в школу месяц в шарфах ходила – не хотелось, чтобы люди видели. Вокруг Яны и без того всегда было много сплетен.

* * *

Яна читала старухе свои стихи.

Так и живешь – беспечно, одним днем.

Добываешь огонь, затем играешь с огнем,

Уцененный коньяк

Каждый вечер

Клюет твою печень —

И крыть нечем.

В целом, все тлен. А ты в этом плену – Питер Пэн.

Но когда ты пьян, ты – Левиафан,

И Москва тебе не Москва, а как минимум

Зурбаган,

Когда ты пьян.

Рассказываешь: где-то там корабли уходят

за горизонт,

На оранжевом пляже холщовый зонт,

Под которым метр на метр тень,

Начинается новый день.

Где-то там посвящают слова богу Джа,

Исповедуются, дрожа,

Вздыхают – мол, тридцать, пора рожать.

Где-то там, в коробке с карандашами

Дремлет Ницше с большими усами,

Спят брахманы, шудры и кшатрии,

Только ясень не спит, пошатываясь,

И ты, тоже шатаясь, спросишь у ясеня.

Он молчит. А ты ему: «Ни… себе!»

Прохожие думают: допился, говорит сам

с собою.

А ты рассказываешь: где-то прибой

Чьи-то ступни лижет,

И каждая ночь, проведенная не с тобой

Странно, но делает тебя ближе.

А потом летишь точно мяч в ворота

В точку своего невозврата.

Там все свои, и все тебе рады,

Шутят: не пей, мол, вина, Гертруда,

Любят тебя, Иуду,

Как брата.

Ты им рассказываешь под мухой:

Жили-были старик со старухой.

Родила старуха в ночь

Какую-то бестолочь.

Ни подбодрить, ни помочь,

Только тащит из дома мелочь

И пропивает, сволочь.

Первой уходит старуха, старик полгода

держится,

Каждое утро бреется, смотрит в чужие лица

и улыбается.

Его спрашивают: «Ну как?», а он: «Что мне

станется?»

Мается, но старается.

Сохнет, тает, скукоживается,

Мутный взгляд, прозрачная кожица,

Жить – не можется, помереть – не можется.

Наконец рассыпается в пепел, в труху,

Ищет свою старуху

Бессмертным духом.

А ты пьешь виски со льдом,

Носишь клетчатое, куришь мапачо,

Сначала пропьешь дом,

Потом – дачу.

И вот ты ездок беспечный,

Вечный

Бродяга.

За спиною – дорога, в кармане – фляга,

Облака как резаная бумага,

Мизерабль и голодранец,

Каждый день – макабрический танец,

Спишь в пыли, напеваешь про блю валентайнз.

Рассказываешь: смерти нет и времени нет,

Это навязанный бред.

Лучше пойти вброд,

Чем юзать чужой маршрут.

И пусть с возрастом в глубине твоего лица

Проступают черты отца,

Ты берешь трафарет и по трафарету

Выводишь автопортрет.

В каждый день ты вступаешь Каином

Неприкаянным

С окровавленным камнем.

Рассказываешь, бормочешь, ворочаешься в пыли,

Люди плывут мимо, как корабли,

У которых по плану далекие страны и города,

И норд веста кудрявая борода,

И луна, надкушена и тверда

Как буханка ржаного хлеба.

Старый порт, южный крест и седой закат,

Марракакеш, Бристоль, Пор-де-пе, Тиват,

Сто дорог, змеящихся в никуда.

Над тобою небо —

Abyssus abyssum invocat.

Когда-то, давным-давно