Томми вернулся с чаем.
— Послушайте, если у вас возникнет необходимость, я могу присмотреть за ней. Она — хорошая девочка. Ее манеры безупречны, как заметила бы моя покойная мама.
По какой-то странной причине он притягивал к себе Джоани.
— Спасибо, дорогой. Я приму это во внимание.
Фактически она не рассматривала такую возможность, но не хотела ставить его в известность. Сегодня он сделал ей огромное одолжение, и она должна быть тактичной. К тому же чай настроил ее на благодушный лад.
Давно уже она не чувствовала себя такой умиротворенной. От него исходило спокойствие. Она догадалась, что такая манера поведения, должно быть, компенсировала проблему излишнего веса. Не выказывая эмоций, он чувствовал себя хозяином положения.
Прочитав ее мысли, Томми высказался просто:
— Это гормональное, но, кроме того, я переедаю, так что есть не буду.
Его лицо было таким открытым, что на мгновение Джоани охватила жалость.
— Знаете, вы прекрасно воспитали свою дочь.
Джоани улыбнулась, услышав комплимент. Он сам был похож на большого ребенка. На очень большого.
— Пожалуй, я отнесу ее домой. Еще раз спасибо вам, Томми.
— Как вам угодно, миссис Бруер.
— Называй меня как все — Джоани. Кстати, а где твой отец?
На мгновение Томми почувствовал себя неловко.
— Иногда он ночует в другом месте. Не знаю где и не люблю спрашивать.
Вот наивный, улыбнулась Джоани. От соседей она слышала, что Джозеф Томпсон постоянно третирует сына. Вроде Томми даже убегал из дому. Неожиданно ей стало до слез жалко этого неухоженного… мальчика.
— Приходи завтра к нам на чашку чая, хорошо?
Его лицо расплылось в улыбке, он даже вспотел от нахлынувшей на него гордости.
— С удовольствием приму ваше приглашение!
Она снова улыбнулась, а затем взяла на руки свою девочку. Кира была как пушинка. Она прижалась к телу матери. Джоани почувствовала запах сыра и лука. Боже, какое счастье, что Кира здорова и невредима!
Джоани шла домой быстро. Чем меньше будут знать соседи, тем лучше. Люди ведь знают лишь то, что им рассказывают. Ее мать постоянно вдалбливала ей это, когда она была еще ребенком, и это — правда. Умение держать язык за зубами всегда помогало ей в жизни. Особенно с тех пор, как она живет здесь.
Джон-Джон сидел в следственной комнате полицейского участка.
— Не имею понятия, о чем вы говорите. О каком насилии идет речь?
Он покачал головой и забарабанил пальцами по коленям.
— Хватит валять дурака! Твой лучший друг в реанимации. Люди видели, что ты с утра был у него. И после этого ты хочешь убедить нас, что ничего не знаешь?
Джон-Джон ухмыльнулся.
— Тоже, нашли друга. Я сказал, не знаю, о чем речь, и это так. Я был с Черизой, своей девчонкой. Покажите мне того осла, который видел меня с Карти!
Окружной констебль раздраженно ухмыльнулся.
— Не хами, парень.
— Если бы меня действительно видели, я бы уже давно сидел под арестом, ведь так? Я знаю свои права, не забывайте этого.
— Джон-Джон, мы тут недавно проверили твой счет… Насколько мне известно, ты не работаешь?
Джеффри Каллингтон, солиситор
[1]
Джон-Джона, поднял руку и произнес:
— Можешь не отвечать на этот вопрос, Джон-Джон. Обыск не дал никаких результатов, поэтому они не могут инкриминировать тебе что-либо. Итак, джентльмены, если вы не возражаете, мы пойдем. Мой клиент пришел сюда по доброй воле…
Окружной констебль с шумом чмокнул губами, прерывая его.
— С солиситором на буксире!
Каллингтон презрительно взглянул на него, сказав на этот раз более громко:
— А разве это противозаконно? Если да, то раньше мне что-то не доводилось слышать об этом. Учтите, мы можем дать делу ход. Вы без конца цепляете моего клиента, и каждый раз впустую. — Он холодно улыбнулся. — Как я понимаю, мы можем идти?
Окружной констебль в ответ саркастически улыбнулся:
— Оставайся, Джон-Джон, будешь моим гостем.
Джон-Джон усмехнулся:
— Нет, спасибо, я, пожалуй, пойду домой.
Каллингтон сухо кивнул, и они вышли из комнаты.
Когда за ними закрылась дверь, окружной констебль проговорил сквозь зубы:
— Он ночевал у девчонки!
Ди Бакстер, обремененный двадцатилетним опытом работы, язвительно произнес:
— Ничего подобного! Это — ложь!
— Но у него алиби, сэр. Мы проверили. Девчонка, как и ее родители, готовы официально оформить подтверждение.
Женщина-полицейский была готова усомниться в вине подозреваемого:
— Но кто же, по вашему, напал на потерпевшего, сэр? Мне кажется, этот юноша, он…
— Не знаю, что вам кажется, но обвинение легче предъявить замшелому профессору, сидящему в библиотеке со времен убогой юности. Этот малыш — такой хитрюга… но я доберусь до него! Скоро я призову его к порядку. Черный ублюдок!
Ди Бакстер протер уставшие глаза.
— Надеюсь, Карти не выживет. Тогда мы одним выстрелом уложим обоих.
На лице окружного констебля наконец засияла надежда.
— Вот было бы здорово!
Джоани уже в десятый раз поправляла одеяло на спящей Кире. Никогда прежде она не испытывала такого страха. Проклятая репутация! Ну кто сказал, что проститутки — никудышные матери. Да, ей приходится зарабатывать на жизнь собственным телом, но зарабатывает-то она на жизнь своих детей. Ей хочется, чтобы они были не хуже других. Может, с Джон-Джоном и Жанеттой что-то не получилось, но Кира… Нет, эта девочка — ангел. За этого ребенка она будет биться из последних сил, даже ценой жизни.
Войдя в комнату, она увидела старшую дочь. Жанетт с потерянным видом пыталась раскурить сигарету. Ее руки тряслись. Джоани на мгновение почувствовала прилив жалости.
Эта несносная девчонка — злейший враг самой себе. Даже в детстве она отличалась строптивостью. Вдруг ни с того ни с чего начинала грызть ногти, дерзила, обманывала учителей, сбегала из дому, правда ненадолго… Джоани знала: случившееся сегодня испугало старшую дочь, и испуг пошел ей на пользу.
Джон-Джон может позаботиться о себе, да и Жанетта в этом плане не отставала от брата. Оба они по своей природе тянутся к улице, но младшая — совсем другая. Ее, конечно, нельзя считать умственно отсталой, но она испытывает, как говорят, трудности с обучением. Кира посещает обычную школу, но с трудом поспевает за остальными детьми. Ее природная жизнерадостность компенсирует многое, это известно Джоани, но девочку нельзя оставлять одну. Она не понимает, что такое уличная жизнь, и это больше всего волновало мать.