Злые боги Нью-Йорка - читать онлайн книгу. Автор: Линдси Фэй cтр.№ 12

– Но не позже чем завтра я исчезну из твоего дома, – ответил я на выходе, эффектно закончив разговор.

Я перешел Уокер-стрит, свернул на Элизабет – и тут от неожиданности встал как вкопанный, засунув руки в свои закопченные карманы.

Передо мной было чудо. Весь набор ухищрений налицо.

Пороги и ставни в этом квартале если и не сияли, то были вымыты с уксусом и солидно блестели. На веревках между домами, чуть покачиваясь под солнцем, висела не рванина, а бережно заштопанное белье, и оно напомнило мне о доме. А прямо передо мной стоял двухэтажный кирпичный домик, аккуратный и ровный, с надписью «Комнаты в аренду на день или месяц». На первом этаже в глаза бросался небольшой тент с симпатичными буковками – «Пекарня миссис Боэм». Всего в десяти футах от входа стояла колонка, готовая выдать порцию чистой кротонской воды.

Если вам захочется считать, тут было четыре потенциальных ухищрения.

Во-первых, насос означал чистую речную воду из Вестчестера, а не грязную и тухлую из манхэттенских скважин. Если рядом с домом есть кротонская колонка, значит, домовладелец платит за обслуживание вперед, а такое бывает не чаще, чем прогулки по замерзшему океану до Лондона. Это лучше, чем жить рядом с тремя бесплатными общественными колонками. Во-вторых, живя над пекарней, можно рассчитывать на остатки вчерашнего хлеба. Пекарь в тысячу раз охотнее отдаст лишний ломоть ржаного хлеба соседу, нежели чужаку. В-третьих, пекарни топят свои печи дважды в день, и в ноябре тепло будет стоить малую толику того, что платят люди, поскольку печи будут не только выпекать тминные булочки, но и греть мой пол.

Наконец, «миссис Боэм» означает вдову. Женщина не может открыть собственное предприятие, но, если она предусмотрительна, то может его унаследовать. А краска на буквах «миссис» была свежее, чем на фамилии. И это ухищрение номер четыре. Если у вас не хватает денег на аренду, а вдове нужно починить крышу, на улице вы не окажетесь.

Я толкнул дверь в пекарню.

Маленькая, но ее любят и заботятся. На простом сосновом прилавке лежит ржаной и обычный фермерский хлеб. Выпечка помельче разложена на широком блюде с цветочными узорами. Из кекса торчал изюм, и я остро почувствовал запах засахаренных апельсиновых корок.

– Желаете какой-нибудь хлеб, сэр?

Я перевел взгляд с выпечки на женщину, которая шла ко мне, вытирая руки о фартук. Миссис Боэм выглядела примерно моей ровесницей, ближе к тридцати, чем к двадцати. Подбородок твердый, блекло-голубые глаза настороженные и пытливые. Похоже, она лишилась мужа не так уж давно. Волосы цвета семечек подсолнуха, усеивающих ее булочки, тускло-русые, почти серые, а лоб слишком широкий и слишком плоский. Но рот, тоже чересчур широкий, щедро изогнут, что странным образом не сочеталось с ее худобой. Как только я разглядел ее губы, я легко представил, как миссис Боэм снимает лишнее масло с толстого ломтя свежего фермерского хлеба. Эта картинка сразу мне понравилась, в ней было что-то удивительно приятное. Миссис Боэм не казалась скупой.

– А что у вас чаще покупают? – спросил я, любезно, но без улыбки.

Улыбка превращала мой ожог в пылающее пятно. Но бармен способен выразить доброжелательность и без нее.

– Драйкорнброт, – кивнула она на хлеб; голос низкий и приятно грубоватый, выговор богемский. – Трехзерновой. Испекла полчаса назад. Одну буханку?

– Пожалуйста. Возьму его на обед.

– Что-нибудь еще?

– Мне понадобится место для обеда, – ответил я и сделал паузу. – Меня зовут Тимоти Уайлд, и я рад знакомству с вами. Комнаты наверху еще сдаются? Мне очень нужно жилье, а ваше, кажется, отлично мне подходит.

В тот же день я купил на деньги Вала свежий и хорошо набитый соломенный матрац и дотащил его на плече до Элизабет-стрит, хотя мои ребра возражали при каждом шаге. В моем новом доме было две комнаты: большая, двенадцать на двенадцать футов, два чахлых окна выходили на задний глухой дворик, по которому топтались куры. Я решил пренебречь спальной каморкой без окон в пользу сна в гостиной.

Уложив шуршащий матрац перед открытыми окнами, я растянулся на нем как раз в ту минуту, когда солнце исчезло, оставив только красный мазок. По крайней мере, здесь я мог вдохнуть прохладу звездного света. И это было тем лучше, что я ощущал себя единственной тихой точкой в пространстве непривычных звуков. Откуда-то издалека доносились вопли драчунов, дикие и ликующие. В соседнем доме, через улицу, негромко гудели мужчины-немцы, сгорбившиеся над пивными кружками. Мне не хватало моих книг, кресла, моего синего абажура и моей жизни.

Я буду жить здесь, подумал я, буду работать в полиции, хотя никто, и в первую очередь я, не знает, как это делается. И, кусочек за кусочком, все станет лучше. Оно должно стать лучше. Меня вышибло на обочину, и теперь главная хитрость – продолжать двигаться.

В ту ночь мне приснилось, что я читаю роман Мерси. Великолепную сагу, которую она намеревалась написать с того дня, как прочитала «Собор Парижской Богоматери». Три сотни страниц мягкой бумаги, перевязанных зеленой лентой. Ее книга ложилась на страницы рябью воды, почерк напоминал запутанные бельгийские кружева. Слова, выкованные на булавочной головке, но простертые на мили, если ты сможешь их разгадать. Творение, ослепляющее своего создателя.

Первого августа, в шесть утра, заглянув предварительно в магазин и набрав на деньги Вала приличный комплект подержанной одежды, включая черные брюки и чулки, простой черный сюртук и белый шейный платок, а также революционно окрашенный алый платок на груди, в качестве кивка политике, я представил себя зданию суда на Сентр-стрит. Кроме того, на мне была круглая шляпа, с полями шире привычных. Едва надев ее – а шляпа была броской, – я почему-то ощутил себя приятно невидимым.

Этим утром в воздухе у здания, недавно назначенного главным полицейским управлением, кружилась пыльная буря; всепроникающий песок и резкий жар солнца, пока человек не перестанет соображать. Вполне подходит такому сооружению. Не прошло и двух недель, как совмещенную с судом тюрьму прозвали Гробницами. Одного взгляда на угольно-черные гранитные плиты хватало, чтобы подавить человека, вышибить из него дух. Глухие окна тянулись на два этажа вверх, но и сами они были заключены в железные рамы размером с каминную решетку для великана. Над каждым окном, вырезанный из болезненного серо-свинцового камня, виднелся шар с парой бредовых крыльев и комплектом змей, которые боролись с планетой, пытаясь вернуть ее на орбиту.

Если здание старались сделать похожим на место, в котором хоронят заживо, они справились на всю четверть миллиона долларов.

Когда я подошел ко входу, в глаза бросилась маленькая кучка протестующих. У всех чудовищно цветастые и тщательно завязанные галстуки, у большинства хотя бы единожды сломан нос. У нескольких были повязаны траурные ленты, но без настоящего траурного костюма, так что я счел их неким актом символического протеста. Один держал в руках табличку с надписью «Долой теранию полиция твои дни сочтены». Когда я проходил мимо, этот сероглазый парень сплюнул прямо мне под ноги.