Когда диктует ночь - читать онлайн книгу. Автор: Монтеро Глес cтр.№ 37

Луисардо сделал то, чего никогда не следует делать в Тарифе, а именно плюнул против ветра, поэтому, когда он понял это, было уже поздно. Однако природная хитрость и изворотливость заставили его быстренько пригнуться. И в тот выпавший из календаря день, пролетевший у Луисардо перед самым носом, в тот день капли его злосчастной мокроты обрызгали путешественника. Луисардо все щиплет себя за щеки, потому что не может поверить, что уцелел, дебил недоразвитый. И после того как его отпустили, он первым делом подобрал свой мотоцикл и, спустившись в придорожную канаву, ударами булыжника выпрямил погнутые части, чтобы вернуться в Тарифу. Трррррррр, трррррррррр, трррррррр, жал он на акселератор и лихо проходил повороты, не скрывая своего поражения, как то свойственно людям с самомнением, словно то была победа. От такой скорости висевшие у него на шее медальоны громко позвякивали. В глубине души больнее всего ему было сознавать то, что, оставшись в живых, он видел, как его добычу забирают другие. Тррррррррр, тпррррррррр, еще один крутой поворот, Луисардо мчался по шоссе из Альхесираса не в силах забыть, что чемодан с деньгами остался у тех двух дегенератов. Луисардо жал на газ и плакал, лицо его искажал неописуемый гнев.

Рассказы про него не могли не волновать. Говорили, что он курит, целуясь, и убивает, милуясь. Что руки его одинаково привычны к ласкам и преступлению. И когда кто-то живой осмеливался пересечь теневую черту, отделявшую его от остального мира, он слышал посвист мести, похожий на свист ветра, знакомый с рождения. Тогда он клялся именем своей матери, и делал вид, что целует большой палец, и выступал из темноты, чтобы получить свое. А сделав дело, сматывался. Прощался он с важным видом бывалого моряка, которому ведомо сердцебиение прибоя.

Я спрашивал себя, какая доля правды была во всем, что рассказывали о Чане Бермудесе, поскольку доля лжи меня мало интересовала. Ложь легче усваивается, говорил Луисардо в Мирамаре, в отличие от правды, которая требует ясности, малявка. Луч маяка буравил глыбы ночи, а Луисардо поглаживал свои первые усики, не шедшие ни в какое сравнение с беспорядочным юношеским пушком. Я научился глотать дым, и в общей сложности прошло уже пятнадцать лет с тех пор, как Чана Бермудеса упекли за решетку. Мы не имели понятия о деньгах, не знали, в чем его вина, и вообще пешком под стол ходили, когда его увозили в наручниках. Но этому событию не суждено было вытравить память о нем, совсем наоборот. Несмотря на его отсутствие, его подвиги заставляли брызгать слюной жителей городка, упивающихся своим словоблудием, городка, который не прячет останки былого великолепия. И точно так же, как Гусман Добрый, Наполеон, Нельсон, Сто Тысяч Сыновей святого Луиса и другие персонажи, увенчанные почестями по самое некуда, суть непременный материал в официальной культуре столетних годовщин, и хрестоматий, и всей этой огромной выгребной ямы дат и сражений, которую люди благовоспитанные и благоупитанные называют историей, точно так же, как и все эти поверхностные посещения галерей, где гнездятся трусость и забвение, поддерживают престиж хозяев желчной реальности, Чан Бермудес являлся частью другой культуры, так же как и Пресветлая Богоматерь или дуновение ветра. Частью фольклора, как его презрительно именуют хозяева жизни. И, поскольку Чан Бермудес был еще одним персонажем фольклора, история о нем переходила из уст в уста, и каждые уста придумывали ему свое прошлое, подбирали костюм по мерке, который не мог обойтись без винных пятен и приставших к лацкану женских волосков. Да, и еще мешочка на груди, в котором он хранил портрет Милагрос, как какой-нибудь тайный трофей.

Но сейчас Милагрос лежит рядом с другим мужчиной, путешественником, который предлагает ей поездку в трамвае «Желание», типом с податливыми, как вода, руками и костистыми пальцами, которые, стоит ему приблизить их к ней, разжигают и распаляют ее. И сейчас ее прозрачный, как заря, взгляд предвещает ему скорый конец. Скоро шесть вечера, и путешественник, несмотря на августовский жар, надевает куртку и надвигает на лоб фуражку. И когда он хочет ее поцеловать, она не противится, и между ними уже не в первый раз происходит диалог: беззвучный диалог, в котором не произносится ни слова, хотя так многое нужно сказать. Стоя в дверях, Милагрос обнимает путешественника; его ранящие и раненые губы сжимают сигарету. Он обещает Милагрос вернуться; «Я вернусь богатым, — говорит он, — и заберу тебя из этого вонючего борделя». — «Осторожней, путешественник, береги себя». И дверь захлопывается за ним. На лестнице слышны его шаги.

Остается сказать, что по пути на пристань путешественник немного поразвлекся, так как стал свидетелем потасовки, которая задержала его на несколько секунд. Дело было на Тополиной аллее и не стоило бы упоминания, если бы путешественнику не был знаком один из участников, тот, которого звали Фалильо, из Пуэрто, «Не забуду мать родную», починявший быков Осборна и с яйцами величиной со стандартный футбольный мяч. Вторым был наш знакомый по имени Иларио Техедор, торговец Библиями. Так вот пути этих двоих пересеклись. Торговец Библиями бесцельно бродил по Тарифе, а человек с фургончиком, справив свои жеребячьи потребности, стрелой мчался в ближайшую аптеку за средством от вшей. Торговец Библиями, святая невинность, ждал, пока ему принесут портфель с деньгами, и между делом развлекался поисками места, где можно было бы купить сыра. Нигде его не найдя, он свернул на Тополиную аллею, где и повстречал свою злую судьбину. Случайность или причинность, наверняка задал бы риторический вопрос Луисардо. Возможно, и то и другое. Но ответ теперь нас мало волнует. Гораздо больше то, как развивались события.

Хуже всего пришлось Илариньо, который безвольно обмяк под градом ударов, наносимых обеими руками. Бабушка, бабушка, почему у тебя такие большие зубы? Путешественнику не удалось разглядеть его залитого кровью лица, но, по словам корреспондента «Эль Мундо», черепная коробка Илариньо со всего маху вдрызг разбила лобовое стекло фургончика «фольксваген», произведенного во время оно. Это напоминало, писал корреспондент, пиццу, которой изо всех сил запустили в окно. Дело в том, что корреспондент пил виски в «Континентале», поджидая игрока, про которого говорили, что это настоящий феномен, с единственной целью сыграть с ним партийку в чирибито, и что, как он уточнил в своей заметке, он тут же поспешил на шум, чтобы не упустить ни единой подробности, и в результате пришел к выводу, что есть люди, карты которым все время сдает одна и та же счастливая рука. И обычно эта рука наносит прямой справа, писал он, взбадривая свою память виски.

Исходя из всего вышесказанного, мы вполне можем представить себе Илариньо вверх ногами, с размозженной черепной коробкой — этакий навозный жук, которого раздавили, наступив ему на голову, или, скорее, умирающий кит, воткнувшийся в асфальт у всех на глазах. А-а-а-аххх. Что случилось потом, я уже рассказывал. Что тип со шрамом и его спутница приехали в Кабле, где Луисардо жил со своей сестрой и живет по сей день, что они угрожали Милагрос выкинуть ее в окошко, если она не скажет им, где путешественник, и что единственным признанием ее разбитых губ было кровавое молчание. И что, не теряя времени, они запрыгнули в машину, древний-предревний «рено-триана», помчались прямо на пристань и всего чуть-чуть не успели, чтобы покончить с путешественником. Помешала им пробка, возникшая на Тополиной аллее.