Но приглядись и увидишь, что есть на нашей улице и перемены. Видишь, на бампере «фольксвагена» появилась еще наклейка: «Хочется? Сделай!» Видишь афишу у старого разукрашенного входа в кино. Раньше ее не было. Там, где мы когда-то смотрели «Генриха V»
[138]
и «Кей Ларго»,
[139]
теперь показывают «Глубокую глотку»
[140]
.
Согласен, перемены малы. Их и переменами-то не назовешь, тот же самый овес, только гуще пророс. Пожимаешь плечами. Что? Да, ты прав. Что из этого.
Ты хотел узнать, что я собираюсь делать. Ладно. Расскажу с удовольствием, потому что как раз сегодня, проснувшись, я окончательно понял. На самом деле все просто. Даже не понимаю, зачем нужно было столько мучиться, чтобы прийти к этому. Всегда под самым носом лежало.
Да, осенило внезапно, и решение оказалось простым и ясным, как в задачке по арифметике. Между прочим, так оно и должно было быть: немножко логики, простой, как дважды два. И вот вижу, в чем дело и как быть. Ради тебя представлю это как простой школьный силлогизм.
1. Мы живем в Содоме.
2. Я предлагаю не жить в Содоме и не воспитывать в нем своих сыновей и дочерей.
3. Твой Бог либо существует, либо нет.
4. Если он существует, он долго не потерпит Содома. Он или сам его уничтожит, или предоставит уничтожить его русским или китайцам, как он спустил с цепи ассирийцев на иудеев, а спартанцев на афинян. Сколько потребуется спартанцев, чтобы уничтожить эти двести миллионов афинян? Десять тысяч? Тысяча? Сотня? Дюжина? Один-единственный?
5. Если Бога нет, то все за него сделаю я. Я один. Я сам стану основателем нового мира, один или вместе с теми, кто, подобно мне, не может терпеть старый. Мое отличие от Бога всего лишь в том, что с русскими и китайцами я тоже мириться не стану. Бог пользуется орудиями. А я и есть орудие, свое собственное. В долине Шенандоа не будет ни русаков, ни китаёз. Мы их не потерпим. Мы знаем, что нам надо. И мы это получим. Если понадобится меч, мы возьмем меч.
6. Я буду ждать, вашему Богу я дам время.
Молчишь. И глаза у тебя пустые.
Ах да, падре, вы же собираетесь взять небольшой приход в Алабаме, проповедовать евангелие, обращать хлеб в тело Христово, отпускать грехи торговцам «бьюиками» и причащать домохозяек с окраин!
Наконец-то ты смотришь на меня, но как странно! А, вот оно что, я вдруг понял тебя. Я читаю в тебе так же быстро, как тогда, когда мы были неразлучны. Ну, теперь-то мы поняли друг друга по-настоящему.
Скажи мне — прав я или нет?
Ты что-то знаешь, чего не знаю я, и хочешь со мной этим поделиться, но почему-то все не решаешься.
Да.
Ты заговорил! Громко и отчетливо! И смотришь мне прямо в глаза!
Однако по твоим глазам я вижу, что это уже не важно, поскольку то, что должно произойти, произойдет вне зависимости от твоей или моей веры и от того, насколько твоя вера истинна. Я прав?
Да.
И у нас ничего из всего этого не получится?
Нет.
Значит, все кончено? По твоим глазам это вижу. Значит, все-таки мы пришли к согласию.
Да.
Да, но… Но что же дальше? Должно же возникнуть что-то новое?
Да, но…
Но? Но тебе и оно не нравится?
Молчишь. Значит едешь в свою церковку в Алабаме?
Да.
Какое в этом новое начало? Не опять ли все тот же овес?
Молчишь.
Ладно. Но ты это понимаешь! Кто-то из нас заблуждается. И будет либо по-твоему, либо по-моему.
Да.
Единственное, в чем мы едины, так это в том, что так, как сейчас — не будет. Как вон там.
Да.
Ведь кроме наших с тобой путей, других нет?
Да.
И последний вопрос — почему-то мне кажется, что ты сможешь ответить. Ты ведь знаешь Анну?
Да.
Ты хорошо ее знаешь?
Да.
Она приедет ко мне в Виргинию? Мы сможем начать там новую жизнь с нею и с Сиобан?
Да.
Хорошо. Больше мне спрашивать нечего. А тебе? Может, ты хочешь что-нибудь сказать перед моим уходом?
Да.