Прощание с осенью - читать онлайн книгу. Автор: Станислав Игнаций Виткевич cтр.№ 106

Атаназий хочет искупить прошлое, став частью общего дела — слившись с чем-то большим, чем он сам. Дома он застает «новый мир», устроенный по рецептам своего одноклассника, бывшего поэта-«большевика», который, нанюхавшись кокаина, любил порассуждать о политике. Ныне Темпе — комиссар внутренних дел паракоммунистической республики. Метаморфоза строя явно вдохновлена примером окарикатуренной России (серпастый герб на посольстве — первое, что бросается в глаза герою, а в финале его расстреляют по приказу русского инструктора, прикомандированного к погранзаставе).

Надеясь «обмануть свою пустоту» служением обществу, Атаназий хочет найти творческое занятие «поближе к идейному центру», но убеждается, что и новый режим основан на шарлатанстве, так же, как прежняя «тошнотворная демократия». В стране, куда он вернулся, победило то, что Виткевич называл «прагматизмом худшего сорта». Искусство, презренная «игрушка для евнухов», слилось с пропагандой, культура уже не раздирает душу сомнениями. Вот только жить не очень хочется, до того все серо, уныло и мертвенно-неподвижно.

Атаназия гоняют из учреждения в учреждение, снабжая номерками и справками. Он прорывается на прием к Саетану и вручает ему собственного сочинения мемориал о «трансцендентальных основах общественной механизации». Саетан изгоняет Атаназия как декадента, подлежащего трудовому перевоспитанию. Все, что положено герою, — каморка в семье рабочего да мелкая чиновничья должностишка. Он перепечатывает на машинке идиотские бумаги, за что по месту службы ему выдают продпаек. Пришибленный герой забывает даже о том, что назначил свидание кузине покойной жены, своей старинной подружке Гине Бир — ныне штатной наложнице Саетана. В конце концов их встреча все же происходит — на погосте, среди могил. Герой торопит смерть. Симулирует болезнь и по путевке едет в госсанаторий, в городок, где еще год назад жил вместе с Зосей (теперь это — Темпополь).

В погожий осенний день, прихватив неприкосновенный запас кокаина, Атаназий отправляется в горы и нелегально переходит границу. Приняв наркотик, он переживает последнее озарение: «бесстыдно нагая» реальность является ему как «чистое бытие вне бытия». Одурманенный, он вознамеривается начать все сначала, убедить лично товарища Темпе, чтоб тот употребил власть на правое дело спасения личности от механизации. Да вот конфуз. При попытке вернуться Атаназия хватают на границе и казнят.

Он созерцает происходящее как бы извне, не испытывая ни боли, ни страха. Гибель в наркотической эйфории в момент иллюзорного прозрения завершает скорбный путь героя. Его долгое умирание «в элегическом восторге» детально выписано Виткевичем, и не ирония, а терапевтический мистицизм звучит в последних словах повествователя: «И все-таки — хорошо, все хорошо. Что? — Может, нет? Все хорошо, черт возьми, а кто скажет, что нет, тому — в морду!» Атаназий уходит в психоделическом переживании «горячего земного объятья» возлюбленной. Утешение все же ниспослано ему: все и вправду «хорошо», ведь он убит на пороге нового дня, до неизбежного разочарования в своих бредовых социал-метафизических открытиях, не вкусив очередной порции отчаяния и безнадежности.

Смерть героя — «удача» еще и потому, что осуществиться он, похоже, мог только в самоуничтожении. «Жить, будучи не способным ни к жизни, ни к смерти, в сознании мелочности и убожества своих идей, не любя никого и не любимым никем; быть абсолютно одиноким в бесконечной, бессмысленной (смысл тут вещь субъективная) вселенной, — все это просто ужасно». Счастливая смерть Базакбала — «лучше», чем гротескная суета второй пары героев, сжатый отчет о которой завершает роман.

Геля вернулась в Польшу и сделала карьеру как «красный демон» — конкубина Темпе и сотрудница «следственной комиссии по особо важным делам». Затем диктатор выдворил ее из страны вместе с Препудрехом (теперь «товарищем Велиалом» — «Магом Чистой Нивеличестической Музыки»), назначив его послом в Персии. Там, свергнув шаха, чета возносится к вершинам власти (в их правление «метафизическим трансформациям не было конца», резюмирует повествователь). Удел уцелевших — пустота.

Погибший герой — человек без прикрас, «сверху донизу» (Кароль Ижиковский); автор посмеивается над ним, но и сочувствует ему, растратившему себя жестоко и безрассудно, однако не то чтобы совсем уж зазря. Сознание Атаназия лихорадочно работает невзирая на обстоятельства, до последних минут он судорожно пытается познать мир и себя; в этом он сродни самому Виткевичу, в отличие от «сбрендившего» протагониста романа «Ненасытимость» (написан тотчас вслед за «Прощанием с осенью»).

Вокруг виткевичевских маниакально рефлексирующих переростков сплетается сеть «спровоцированных конфузов», их обезличивает собственный панический страх перед унификацией. «Я, выбирая судьбу мою, выбрал безумие», — звучал эпиграф к «Ненасытимости», взятый из поэмы Тадеуша Мицинского «Самоубийца». «...И покинул рай, и сошел во тьму пещер» — таков отсеченный Виткевичем конец фразы. Герои Виткевича — мусор на ветру времени, в эпоху слома истории. Единственный доступный человеку «рай» — сфера естественной красоты, реальных забот, взаимопонимания и созидания — покинут ими.

Когда читаешь прозу (да и многие драмы) этого писателя, так и подмывает малодушно повторить избитую присказку о «гениальной графомании». Да, он не был мастером слова — не ставил себе таких задач. Его теория о романе как внехудожественной сущности, похоже, — индульгенция, заранее выданная самому себе, прозаику-импровизатору, в изнеможении варьирующему две-три навязчивые темы. Архитектоника его эпических замыслов умозрительно постижима, но эстетически невзрачна. В тяжеловесной инерции фраз вязнут композиционные силовые линии, ускользает от восприятия авторская точка зрения, моралистические пассажи звучат банально, веет скукой, кажутся бесконечными шаблонные — вне градаций — повторы положений, рассуждений, слов... И все же — остается парадоксальное ощущение величия авторской личности.

В творениях Виткевича, часто вызывающе несовершенных, нарочито монотонных в их минималистской референности, все-таки есть трудноопределимое обаяние. Значение этих текстов растет в эпоху позорной капитуляции разума. Ибо автор — не из числа самовлюбленных позеров, каких всегда и всюду тьма. Он — фанатик познания — одержим поиском смысла «единичного бытия» в таинственном коловращении мира. Увы, все, что открылось его напряженному взысканию истины, — несколько простых законов: единство и борьба животного и человеческого; взаимопереход любви и безумия (автоматизм страсти); вытеснение разума безвольной волей, влекущее за собой возврат в пустоту... Именем трепливо-суетного «профессора высшей догматики» из «ордена парамелистов» Иеронима Выпштыка закреплена неизбежность всеобщего опустошающего броска в небытие.

Такова экстремальная «диалектика скотской метафизики» (как некогда сформулировал Виткевич). Ею не исчерпывается жизнь, но бесконечно воспроизводимый порочный круг бесстыдства и безысходности необходимо иметь в виду, чтобы не потерять ориентацию во вселенной. Написанное Виткевичем — предмет для сострадательного осмысления, а не пренебрежения искушенных потомков, чей удел — лишь мнимое превосходство.

Андрей Базилевский