Изменники родины - читать онлайн книгу. Автор: Лиля Энден cтр.№ 63

Тут-то он и заявился.

Он пришел рано утром, до рассвета, пробрался задами и огородами, строго-настрого приказал своим никому не говорить о его приходе, расспрашивал о всех новостях и особенно интересовался, много ли в городе немцев, какие роды оружия, и на каких улицах они расположены.

Игнатьевна не знала, куда посадить дорогого гостя, чем его угостить и, забыв на радостях про его слабость, вытащила из подпола заветный трехлитровый битон со спиртом.

Через час, когда уровень жидкости в битоне значительно понизился, Иван Лукич заплетающимся языком сообщил жене и свояченице, что он коммунист, что он партизан, что он пришел сюда в разведку, что скоро в Липню придут партизаны, и тогда уже они расправятся по-свойски с фашистами и с изменниками родины…

Жена слушала его одним ухом, не зная, чему верить, чему нет, поддакивала и нетерпеливо ожидала той минуты, когда ее супруг свалится на стол, или под стол, и захрапит, чтобы тогда стащить его на постель и уложить спать…

В самый разгар пьяных разглагольствований Ивана Лукича явились незванные гости.

— Раус!.. Алле раус!.. Шнее путцен!.. Шнелль! Шнель! — выкрикивал пожилой немец в коричневой шинели с красной повязкой на рукаве (эту форму носила ведавшая дорожными работами организация ТОДТ).

Предшествующие дни немы миловали Кафтаненчиху из-за ее оравы детей и разрешали оставаться дома; на снег из их семьи ходила одна шестнадцатилетняя Надя.

И сегодня, услыхав голос немца, девушка поспешно начала одеваться.

Но немец увидал самого хозяина дома, сидящего за столом, и направился к нему.

— Пан!.. Пан! Ауфштеен!.. Шнее путцен!.. Арбайтен!.. — говорил он, тряся Ивана Лукича за плечо.

Тут произошло непредвиденное.

Кафтаненков, пошатывась, поднялся из-за стола, бессмысленно поглядел на немца, не понимая, чего этот незнакомый человек к нему пристал; потом глаза его остановились на нарукавной повязке со свастикой и внезапно налились кровью… рука потянулась в задний карман брюк…

Через секунду грянул выстрел.

Немец с коротким хриплым криком тяжело рухнул на пол…

А через час на росших вдоль Базарной улицы старых березах качались на ветру три трупа: Иван Лукич Кафтаненков в полинялой расстегнутой гимнастреке без пояса, его жена Марья Игнатьевна в красной кофте, с растрепанными волосами и свояченица Надя в теплом пальто, которое она успела надеть, собираясь на очистку снега.

У всех на груди висели дощечки с надписью: «За убийство германского солдата».

А напротив, через улицу пылал, как огромный костер, со всех сторон облитый бензином старенький, сухой деревянный домик…

За углом множество людей, преимущественно женщины, бросали лопатами снег, сверкающий тысячью алмазных искорок… С темно-синего неба смотрело ослепительное солнце…

А из соседнего окна смотрела, протирая слезящиеся глаза, подслеповатая бабушка; около нее жались четверо полураздетых детей; пятый, самый маленький, восьмимесячный, остался в своей люльке в доме, и старуха вспомнила о нем, когда дом уже сгорел…

* * *

Вечером того же дня все подробности Кафтаненковой истории рассказывала в доме бургомистра соседка, Прасковья Ильинична Иголкина.

— Как фамилия старухи? — неожиданно спросил Венецкий, принимаясь писать какую-то записку.

— Семеновны-то?… А кто ее знает!.. Она не Кафтаненкова, она Маруськи Кафтаненчихи бабка… Постойте!.. Козлова она… — вспомнила Паша.

— А имя как?

— Семеновна!

— Так это же отчество, а имя?

Но имени Кафтаненковской бабки никто не знал: стариков и старух в Липне полагалось величать только по отчеству; Венецкий не хотел, чтоб Паша бегала в запретное время узнавать это имя и так и написал: «Козловой Семеновне».

Это было распоряжение на пекарню о бесплатной выдаче двух килограммов хлеба ежедневно.

— Пожалуйста, Ильинична, завтра утром отнесите это старухе!

— Отнесу, отнесу, Сергеич!.. Чуть свет отнесу!.. Спасибо вам!..

А на следующий день продавец хлеба Окунев пришел с этой самой запиской к бургомистру.

— Это вы писали, Сергеич?

— А кто же еще? Неужели вы до сих пор моей подписи не знаете? — сказал Венецкий довольно резко.

— Подпись-то я знаю… Только как бы немцы за это не взгрели и меня, и вас — давать столько хлеба партизанским детям, да еще бесплатно!..

— Будете ежедневно выдавать для этих детей по два килограмма бесплатно! — металлическим голосом произнес Николай Сергеевич, отчеканивая каждое слово, а затем, желая показать, что этот разговор окончен, совсем другим тоном спросил:

— Отчет принесли?

Окунев хорошо знал, что когда бургомистр так чеканит слова, с ним лучше не спорить, и молча полез в карман за отчетом.

* * *

Венецкий распорядился снять и похоронить тела казненных, но полицейский Сережа, которому он это поручил, скоро вернулся и сказал, что немцы не разрешают снимать повешенных.

— Черт знает, что такое! Мало того, что повесили ни за что, ни про что, да еще хоронить запрещают!..

С этими словами Венецкий быстро вышел из своей неказистой конторы, намереваясь идти в комендатуру, но в дверях он столкнулся с Владимиром Альфредовичем.

— Спокойно, спокойно, милейший! — заговорил переводчик, увлекая Николая на улицу, подальше от многочисленных любопытных ушей. — Я все слышал: когда наш бургомистр мечет громы и молнии, его голос раздается на весь город… Но не следует поднимать шум без уважительных причин!..

— Как это без причин? Какие вам еще причины?… Вздернули трех человек без всякого суда, ни в чем не разобравшись, сожгли дом, сожгли в доме ребенка, а теперь еще хоронить не дают!.. Что же это за издевательство такое?… За Кафтаненкова самого я не заступаюсь: он был виноват, застрелил немца с пьяных глаз — так пускай бы и вешали его одного…. А за что жену и сестру жены, и ребенка, которому года не было?… Их самих за это повесить мало!..

Фон Шток покачал головой.

— Мой дорогой Николай Сергеевич! Вы случайно не приходитесь правнуком дон-Кихоту Ламанчскому?

— Что?! — глаза Венецкого сверкнули.

— Ну, ну, не обижайтесь!.. Нельзя быть таким вспыльчивым!.. Я ведь вам только добра желаю… Выслушайте меня, тогда многое поймете!..

— Ну!.. Слушаю!..

Венецкий прислонился к телеграфному столбу и ждал, в упор смотря на переводчика; тот распахнул свой белый полушубок, повернулся спиной к ветру, закурил и только тогда стал говорить.

— Во-первых, ради погребения мертвых не стоит рисковать живыми — тех вы уже не воскресите, а под горячую руку могут еще кого-нибудь вздернуть… так что пусть покойники немного повисят, теперь мороз, им ничего не сделается, а когда утихнет гнев праведный и неправедный, их кто-нибудь потихоньку закопает… Во-вторых, вы говорите — их повесили без суда?.. Теперь война, если всех начать судить, придется половину армии переквалифицировать на прокуроров и адвокатов. В-третьих, почему повесили жену, сестру жены, устроили ауто-да-фэ и даже, как оказалось, сожгли в этой избе ребенка?… Я согласен, расправа была скорая и довольно крутая; если бы они спросили санкции комендатуры, то, может быть — я говорю, может быть, а не наверное — повесили бы одного главу семьи, а женщины остались бы в живых; но мы об этом узнали, когда правосудие уже совершилось, а формально они правы: существует бефель, по которому за убийство германского солдата повинны смерти не только сам убийца, но и вся его семья. В-четвертых, в этой истории есть еще одно неприятное обстоятельство: если бы он убил солдата топором, ножом, палкой — это было бы лучше, но он его застрелил, следовательно, у него было огнестрельное оружие, а это верный признак его связи с партизанами… До сих пор считалось, что партизаны действуют в деревнях, а сама Липня — вполне благонадежное место, но в связи с этим делом мнение переменилось, и сюда на днях должны заявиться жандармерия и карательный отряд, так что будьте поосмотрительней: это публика, которая шутить не любит… А теперь идемте в вашу контору, а то холодно на улице!.. Об этом деле я не хотел говорить с вами при посторонних, но у меня есть к вам еще другие дела…