– Мисс Шоу, вы не хотели бы воспользоваться услугами адвоката?
Ага, еще чего. Это почти как сразу согласиться, что тебе есть что скрывать.
– Нет, мне не нужен адвокат.
– В любом случае, вам все равно придется встать с постели.
– Но мой папа…
– Вам придется проследовать с нами в участок.
– Для чего? Я же ему уже сказала, что ничего не помню.
– Вы находитесь под арестом.
Под арестом. Холодные браслеты, застегнутые на твоих запястьях, потому что ты бывшая беглянка с буйными наклонностями, – это арест. И как тебя запихивают на заднее сиденье их патрульной машины, и ты вжимаешься лицом в кожу сиденья, согретую жопой предыдущего преступника, – это арест. И когда стараешься не выглядывать из окна, чтобы тебя не заметили соседи. Ты просто пялишься на рацию, неподвижно высвечивающую какой-то полицейский код, который простым смертным не понять.
Арест – это будто тебя опускают ниже, чем ты находился, с очень небольшими шансами всплыть обратно.
Под водой, под землей – они могли бы с таким же успехом пользоваться этими словами, потому что под водой, под землей, под арестом – все едино.
Они привели меня в какую-то комнату, пахнущую «Биг-Маком» и детской присыпкой. Книжки доктора Суса,
[19]
раскраски и разрисованные фломастерами комиксы валяются на полу.
Я не совсем понимаю, зачем полицейские поместили меня в комнату для детей.
– Должно быть, все это для тебя очень тяжело и страшно, – сказала женщина-следователь. – Ты молодая девушка, тебе это, наверное, невыносимо.
Мне кажется, они надеются, что эта беременная, яснокожая и вся из себя излучающая материнство женщина расколет меня на разговоры о пятнице. Она забирает мою одежду, и теперь я наряжена в светло-голубую, тоненькую, как бумага, сорочку без рукавов.
Я пытаюсь оттянуть сорочку вниз, сделать как можно длиннее.
Когда вернется жар, моя кожа растопит этот костюм для преступников.
Моему адвокату стоило бы поспешить. Я выбрала его по телефонному справочнику, потому что мне понравилось, как его зовут. Эдмундо Горацио.
Я никогда в жизни не встречала адвоката. Может, он будет, как отец в мыльной опере «Династия», седоголовый и очень спокойный. К его приезду я должна быть менее угрюмой. Я не могу все испортить с мистером Горацио. Я объясню ему, что я не грязная и омерзительная, хотя выглядит все именно так. Я репетирую шепотом: Я – хороший человек. Я – хороший человек. Я – хорошая.
На самом деле мне бы хотелось, чтобы моим адвокатом был Лемми из «Моторхеда». Почему те, кто мог бы тебя понять, так далеки – всего-навсего лица на обложках журналов и кассетных обертках.
Лемми бы все понял. Он бы сказал: Я знаю, что ты не плохой человек, Сара. Я знаю, что ты не собиралась оказываться там, где была кровь, и крики, и нож, и кровь, и крики, и нож в переулке.
На улице шел дождь. Черное платье соскользнуло с ее плеч, на них блестели капли. Она дрожала и пожаловалась, что замерзла. Капли дождя на плечах. Я отдала ей Китаянкино пальто – блестящий, похожий на кинжал нож вывалился из белого меха и приземлился на траве. Я больше ничего не помню. Там еще были кувшинки в озере, подобные нервным ангелам. Смотри, сказала Джастина, указывая на это маленькое самодельное озерцо. Видишь лебедя? Вот там я была, когда меня украли.
Я увидела длинный изгиб шеи и взмах белых крыльев. Лебедь пролетел над белыми цветами в воде, и в моем сердце поселилась незнакомая печаль.
Я знаю, что полицейские пытаются тебя перехитрить. Китаянка мне все рассказала. Сначала они взяли ее пьяной и допрашивали, пока ее не затрясло от стыда. Вопросы-ловушки, вот чем пользуются эти козлы. Когда ты впервые влюбилась? Когда лишилась девственности?
Хорошо, но меня никто не перехитрит. Они пытались. Когда я была на заднем сидении патрульной машины, и потом, когда они спустили на меня будущую мать: Сара, мы знаем, что ты была в «Белых Дубах». Мы знаем, что у тебя буйные наклонности. Скажи нам, кто взмахнул ножом. Скажи нам, откуда в тебе столько гнева.
Я повторяла один и тот же ответ, пока сама не поверила, что это правда:
– Мне нечего сказать.
Мне нечего сказать. Растворитесь. Исчезните.
Мне кажется, на улице темно. Может быть, так же темно, как в ночь, когда я нашла Джастину. После того, как мы ушли из Синего Дома, сверкала каждая пустынная улица и кренились мостовые. Я взглянула вверх и увидела раскачивающуюся луну и ошеломленные звезды. Весь мир казался пьяным, и таким он мне очень нравился.
Эдмундо оказался совсем не похож на адвоката. В его волосах нет серебра. Ему лет тридцать пять, неубедительная бороденка, одет в майку, шорты, шерстяные носки и пробковые сандалии. Он вполне мог бы оказаться одним из путешественников, забредших в отцовский ресторан за полезной едой. Мне можно передумать? Господи, пожалуйста. Он, наверное, еще и траву курит. Такой ни за что не поймет образы, что преследуют меня. Нет, этому парню не понять картинок улиц, ножа и очень тонкой беспокойной бродяги.
– Хорошо, – констатировал он. – Мы попали в ту еще беду, правда? Ты ничего не сказала, здорово. Задержание тебя для допроса без сопровождения совершеннолетнего – вопиющее нарушение закона. Ты дрожишь. Я тебе плед принесу. Отпечатков пальцев нет. Оружия нет. У них на тебя ничего нет. Ты не знаешь, где находится нож, я это уже слышал. Не пререкайся лишнего – это плохо выглядит. У них нет ничего. Так вот, я полагаю, Сара. Я полагаю, что другая девочка – которая, кстати, известна полиции как темная личность с тяжелой формой антиобщественного поведения, – я предполагаю, что она была главной злоумышленницей. К несчастью, гхм, ее не нашли. Сдается мне, она в определенной степени обаятельна. Я полагаю, что ты находилась под ее влиянием. Ты ведь доверчива? Тебя легко ввести в заблуждение? Впечатлительна? Не беда. Мы найдем свидетелей, они дадут показания по этому поводу. Ты пила… твой самоконтроль был, скажем, ослаблен. Я знаю, что вы, молодежь, умеете найти проблем на свою голову. Тебе сколько, шестнадцать уже есть? Ух. Наивное дитя. Такое случается сплошь и рядом. Мне не нравится только вот этот свидетель. Он сказал, что видел тебя всего один раз, и он какой-то невнятный. Я его сотру с лица земли. Скользкий тип. Вряд ли он понравится присяжным заседателям. Я его в порошок изотру. Он обречен. Ммм, твой отец – не идеальный образец для подражания, не так ли? Могу я поговорить с твоей мамой? Прости, я говорю так быстро, ты понимаешь, что я говорю, давай закроем глаза и помолимся, чтобы этот бедняга выкарабкался, потому что, ой, погодите минутку, сержант, вы что, не видите, мы беседуем.