Правда - читать онлайн книгу. Автор: Максим Чертанов, Дмитрий Быков cтр.№ 16

«Не может же быть, чтоб на вечеринке совсем не было женщин. И электрик мой говорил о половом вопросе так разумно». Подумав о женщинах, Ильич даже не стал прихватывать с собой собственную, старательно наколотую колоду карт, решив играть по возможности честно, а если окажется, что какая-нибудь большевизаночка достойна внимания, то, быть может, и вовсе не играть.

Он не пожалел о том, что пришел: собралась легкомысленная молодежь, революционных речей за столом не произносили, меньшевизаны с большевизанами в отсутствие вождя ладили вполне удовлетворительно, вино и закуски были дешевые, но сносные, и даже наличествовала весьма привлекательная молодая дама, хотя и не большевизанка, а меньшевизанка. Это была блондинка с дерзким ртом и холодными глазами, и звали ее по-товарищески Шурочкой; она курила крепкие папироски и время от времени в сопровождении то одного, то другого гостя исчезала в задней комнате, по-видимому служившей Кржижановскому спальней. Воротившись, блондинка залпом выпивала стакан воды и как ни в чем не бывало продолжала участвовать в общей дискуссии, а пару минут спустя появлялся и ее партнер. Однако же особенной радости мужчины не выказывали: Кржижановский улыбался смущенно и разводил руками, у доктора Богданова кровоточила нижняя губа, Зиновьев и Каменев были мрачны и не глядели друг на друга, и один лишь Анатоль Луначарский, судя по экстатическому выражению его хомячьего личика, вдохновенно шевелил губами, по-видимому придумывая стихи.

Увидав новое лицо, красивая блондинка очень обрадовалась и сразу же сосредоточила на Ленине свое внимание. Натиск ее был таким бурным, что Ильич немного струсил. Он ничего не имел против курящих и развязных женщин и даже, пожалуй, предпочитал их скромницам, потому что не любил долгих ухаживаний. Но эта его пугала: выражение ее светлых глаз было уж очень хищно, и на каждого мужчину она глядела так, будто собиралась одним махом измерить, взвесить, ощупать, проглотить, разжевать и выплюнуть, оставив от несчастного одни скорлупки.

— Скажите мне, Voldemare... Что вы думаете о положении женщины?

— О каком именно?

— Считаете ли вы справедливой ее половую пассивность?

— М-м... — (Ленин не был застенчив, но сейчас был позорно близок к тому, чтобы зардеться.) — Ну, видите ли, существуют такие положения, в которых она вполне может проявлять половую активность. Лично мне даже по вкусу, когда...

— Ах, вы меня не поняли. Одобряете ли вы общественный порядок, при котором мужчине принадлежит исключительное право выбора полового партнера?

— Д-да... Н-нет... Не знаю... А у вас такой миленький носик, Шурочка... И такие миленькие...

— Поймите же: социальная революция невозможна без сексуальной. («Шикарная фраза, — подумал Ленин, — надо запомнить и ввернуть при случае».) Я, товарищ Ильич, глубоко убеждена, что право выбора должно перейти к женщине. Появилось половое влечение к мужчине — иди и бери его.

Тут Ленин поежился: мысль о том, что любой — даже кривобокой и уродливой! — бабенке будет дано право, когда ей вздумается, пойти и взять его, была сверхъестественным абсурдом. Будь перед ним обычная мещаночка, он бы в два счета растолковал ей, кто, кого и как должен выбирать, но фанатизм, ледяным огнем пылающий в глазах блондинки, приводил его в замешательство.

— А ежели мужчина не хочет? — спросил он наконец.

— Современную женщину ни секунды не должно интересовать, чего он там хочет или не хочет.

— Да, но как вы себе представляете...

— Так вы что же — за половой аскетизм? — перебила она его, презрительно кривя губы.

Такого ужасного обвинения Ленин стерпеть не мог и, стараясь выглядеть молодцом, ответил:

— Ну вот еще!

— Тогда идемте. Вы узнаете, что такое современная женщина... — Шурочка взяла Владимира Ильича за руку. Ее маленькая ручка с розовыми коготками была так же нежна и вкрадчива, как у всех нормальных женщин, девическая грудь высока, коленки круглы, и он наконец ощутил знакомое волнение.

...Четверть часа спустя он вылетел из спальни как пробка. Еще никогда с ним не обращались так бесцеремонно и властно. «Это просто акула какая-то... Нет, увольте». Темная изощренность m-me Коллонтай не пришлась ему по душе; он любил, в сущности, простые и здоровые утехи, хотя понимал, что император должен быть порочным и тонким. «Впрочем, ерунда: Петр Великий не был порочным и тонким, он был просто ходок и молодец». Из всей династии Романовых Ленин уважал троих: Петра, его веселую дочь Елизавету и свою матушку Марью Федоровну. «А ведь я наполовину датчанин», — вдруг подумал он, вспомнив о матушке: до сих пор это почему-то ни разу не приходило ему в голову. Ему даже на мгновение почудилось, будто он ощущает в жилах ток датской крови — холодной, тяжкой и медлительной. «Да ну их к чорту. Уж лучше быть евреем». Нет, он ни капельки не ощущал себя датчанином и вообще о датчанах имел представление самое смутное. «Кажется, бывает датский сыр. И сардины. Быть или не быть, чорт побери, — вот в чем вопрос!» Он задумался: можно ли в случае неудачи с российским престолом претендовать на датский? — и решил, что игра не стоит свеч.

Мысль его, описав причудливую параболу, вернулась к m-me Коллонтай. «Хотя... Кое-что она умеет здорово... Помню, была у меня одна шпагоглотательница... Но зачем было рвать воротничок? Нет, определенно так не годится! Если у фифочки есть муж, он должен бы задать ей добрую буржуазную трепку; а если нет — ей надо найти себе какого-нибудь простого парня, этакого здоровенного матроса: он ей мозги-то вправит».

— M-me Коллонтай — новая женщина, — объяснял Ленину Луначарский. (Предмет их обсуждения уже вновь уединился с очередным гостем.) — Пожирательница сердец, амазонка, Казанова в юбке, социал-демократическая Венера, Красная Лилит, Эрос торжествующий...

— Она замужем? — хмуро спросил Ленин. — С кем она вообще живет?

— Да вроде бы есть какой-то муж в России... Но Шурочка не признает этих условностей, этих буржуазных собственнических...

— Сейчас она живет с Плехановым и его женой, — сообщил Гриша Зиновьев. У него был вид человека, всегда достоверно знающего, кто, где и с кем, и Владимир Ильич сразу понял, что этому человеку можно верить.

— Да вы, Ильич, не тушуйтесь, — сказал добрейший Глеб Максимилианович. — Все революционеры прошли через это.

— Так-таки все?

— За исключением Феликса Эдмундовича, разумеется.

— Почему «разумеется»? — удивился Ленин. Он искренне недоумевал: Железный, если посмотреть объективно, был недурен собою, хвастлив, демоничен, и от него за версту несло жуликом последнего разбора, — сочетание, неотразимо действующее на женщин. — Он что же, страдает половым бессилием?

— Что вы, Ильич! — возмутился Луначарский. — Вождь не может растрачивать потенциал на пустячки. Революция — ревнивейшая и требовательнейшая из любовниц; она не терпит соперничества.

— Не в этом дело, — сказал Богданов. — Просто он аскет, вроде Рахметова. Умерщвляет плоть, живет в спартанских условиях, спит на гвоздях, принимает пищу раз в неделю. Одно слово — Железный. Не человек, а монумент.