Правда - читать онлайн книгу. Автор: Максим Чертанов, Дмитрий Быков cтр.№ 127

— Приезжайте, приезжайте! — настаивал Дзержинский. — Обещаю, что вы останетесь довольны. — Повесив трубку на рычаг, он обернулся к Юсупову и сказал, что питерский градоначальник будет с минуты на минуту.

— Я, с вашего позволения, позаимствую из вашего гардероба какую-нибудь человеческую одежду и обувь, — сказал Юсупов, — мне бы не хотелось произвести на товарища Зиновьева дурное впечатление... У вас нога такая же маленькая, как у меня, я еще тогда это заметил... да-да, вот эти красивые сапоги мне подойдут. А, знаете, в этой вашей моде на кожаные куртки определенно что-то есть...

Дзержинский молча, под дулом револьвера снял сапоги и куртку. (Благодарение Господу, на исподнее и брюки шантажист не покушался.) Утешая себя, он уже обдумывал программу допроса с пристрастием, как гурман обдумывает меню званого обеда. «Этот негодяй думает, что я у него в руках, и не боится; но он не знает, как мы умеем допрашивать... Конечно, сперва он попытается юлить, всячески вводить меня в заблуждение — но не на того напал... Если надо — буду и месяц, и год держать его на цепи, каждый день отрезая от него по кусочку, пока он не согласится вызвать своего репортера с негативами в какое-нибудь такое место, где я смогу его схватить...»

Никогда, ни к одному человеку в мире он не чувствовал такой ненависти. Но он умел из всякой неприятности извлекать для себя пользу: уже несколько лет он обучался фотографическому искусству и надеялся дожить до тех времен, когда фотографический аппарат сделается размерами с мыльницу и им можно будет снимать тайно: ах, какую власть приобретет он тогда над своими товарищами! Шантаж — великая сила...

— Вы бы, князь, опустили револьвер, — сказал он вкрадчиво, — рука устанет... — «Ах, если б негодяй попытался меня связать! Одной рукою он бы не управился; я ударил бы его локтем в живот и обезоружил... Но он, похоже, это понимает... Жаль!»

— Ничего, не устанет. Я спортсмен. «Самодовольный глупец воображает, что легко

справится с нами обоими, — подумал Дзержинский, — и напрасно... Он знает о Зиновьеве лишь то, что болтают все: дебелая купчиха, кастрированный боров, еле таскающий брюхо; все это, конечно, так и есть, но в юности Гришка был заядлым охотником — они с Лениным всех ворон в Париже перебили! — и до сих пор не расстается с маузером и не упускает случая потренироваться... Иной раз он даже ловчей меня попадал жертве в назначенное место... Только б он сразу с порога его не пристрелил!»

Через некоторое время послышался шум мотора; Юсупов, выглянув в окно и увидев, как рыхлая туша питерского градоначальника вываливается из автомобиля, приказал Дзержинскому снова заложить руки за голову и встать в углу комнаты; он не спускал его с прицела. (Входную дверь он предусмотрительно отпер заранее.) Слышно было, как пыхтит Зиновьев, взбираясь по крутой лесенке. Потом он толкнул дверь, шумно протопал через прихожую и остановился на пороге, отдуваясь и сопя. В пухлой наманикюренной ручке он держал маузер, на шее у него болтались две пары наручных кандалов, сапоги скрипели, карманы галифе топырились от металлических инструментов. Иссиня-бледное, жабье лицо его лоснилось, изрядно поредевшие кудреватые волосы стояли торчком, заплывшие жиром глазки в немом изумлении шарили по комнате...

— Григорий Евсеевич, этот человек — английский шпион, — ровным голосом проговорил Дзержинский. — Прострелите ему коленную чашечку. Не бойтесь: он не может одновременно держать на мушке нас обоих; если даже он выстрелит в вас — я успею броситься на него и отнять оружие.

— Не думаю, чтобы Григория Евсеевича это очень успокоило, — хладнокровно возразил Юсупов.

И действительно, градоначальник не поднимал маузера и не двигался с места; вообще никто из троих мужчин не решался пошевелиться, боясь неосторожным движением спровоцировать перестрелку. Юсупов продолжал целиться Дзержинскому в лоб, Дзержинский, стоя с поднятыми руками, задыхался от ярости и нетерпения; а Зиновьев меж тем не сводил глазок с князя. Свиное рыльце его приняло какое-то странное, почти жалобное выражение, нижняя губа отвисла, по подбородку текла слюна...

— Сейчас же делайте, что вам говорят, остолоп! — закричал Дзержинский, в гневе топая ногами.

А Юсупов, искоса глядя на высокого гостя, проговорил задушевным голосом:

— Ах, Григорий Евсеевич! Так вот вы какой! Вы еще красивее, чем мне говорили... Я столько слышал о вас, так мечтал с вами познакомиться! Я специально приехал нелегально из-за границы, рискуя свободой и жизнью, чтоб увидеть вас... Я — князь Юсупов...

— Не слушайте его! — вскричал Дзержинский. — Это гнусный провокатор! Стреляйте по ногам, идиот!

Но Зиновьев продолжал стоять столбом. Он непроизвольно облизнул губы... Потом он с грохотом уронил маузер и даже не заметил этого... Дзержинский в ужасе глядел на него. Ошибка, роковая ошибка! Наблюдая Зиновьева исключительно за допросами и пытками, Феликс Эдмундович не подумал о том, что даже у такого ублюдка некоторые объекты могут вызвать чувства, далекие от насилия и жестокости; и нельзя, ах, никак нельзя было ставить Юсупова — лукавую тварь, видавшую всякие виды, — на одну доску с наивным простачком Каннегиссером! Обаянию этой улыбки, простодушному доброжелательству этих голубых глаз ошалевший градоначальник не мог сопротивляться. Щетинистая морда его расплылась в гримасе, и он пролепетал:

— Очень приятно, князь... Я так рад... Я счастлив... А что же тут у вас такое происходит? Почему товарищ Дзержинский стоит в углу?

— Он наказан.

— А-а...

— Да стреляй же ты, сволочь жирная! — выкрикнул Дзержинский.

— Мы с товарищем Дзержинским старые друзья, — продолжал свои пояснения Юсупов, — очень старые — с шестнадцатого года... Мы просто играли: ну, вы-то знаете эти милые игры...

— Да-да, конечно... Но я думал, что...

— Товарищ Дзержинский не решался обнажить пред вами свою истинную сущность; но я убедил его, что он не прав, и он со мной согласился... Теперь он хочет, чтоб вы подошли к нему и надели на него наручники.

— Ничего подобного я не хочу! — воскликнул Дзержинский в ярости. — Стреляйте, болван!

— Конечно же, он хочет; это просто ритуал... Он кричит и спорит, чтобы доставить нам больше удовольствия.

— Вы полагаете, князь? — нерешительно спросил Зиновьев.

— Ах, боже мой! Вам ли не знать, каковы правила игры! И ударьте его посильней, как он любит...

— А как он любит?

Юсупов жестом показал, как именно следует ударить Дзержинского, чтобы доставить ему максимум удовольствия. Глаза Феликса Эдмундовича расширились от ужаса, и он пригрозил Зиновьеву:

— Только попробуй сделать это, скотина, и я тебя самого сгною на Лубянке!

Однако объяснения князя, по-видимому, показались Зиновьеву более убедительными, или, быть может, он обиделся за «свинью» и «скотину»; подрагивая студенистыми ляжками, он подошел к Феликсу Эдмундовичу, что было сил пнул его сапогом в самое уязвимое место и, воспользовавшись его временной беспомощностью, навалился всей свой тушей, заломил ему руки за спину и защелкнул на его запястьях оковы, после чего посмотрел на Юсупова вопросительно. Тот опустил револьвер и сказал: