Кладбище балалаек - читать онлайн книгу. Автор: Александр Хургин cтр.№ 31

— Нет, не могу я на этот безумный шаг пойти и отважиться. Поскольку, — сказал, — героически сопьюсь, если ежедневно стану остроту зрения в себе заглушать до расплывчатости.

И ушёл навсегда. Решительно. А другие и не приходили. Жулика Мишку Спайкина можно не учитывать. Хотя он однажды и приходил. Пришёл, а у Люси день рождения очередной, и в гостях одна соседка и одна сотрудница. Коллега, другими словами. Сидят, чай пьют, торт «Каприз» едят, беседуют, ведут себя тихо. Мишка увидел этот их нетрадиционный подход к празднованию и говорит:

— А где вино и другие приличествующие моменту напитки?

Люся ему говорит:

— Зачем нам вино? Нам и без вина хорошо и почти прекрасно.

А Мишка:

— Нет, — говорит, — так нельзя, потому что смотреть на вас мучительно стыдно. Давай мне как именинница десятку — я сбегаю! Это будет мой тебе скромный подарок.

Люся с гостьями своими культурно переглянулась и с их молчаливого согласия дала Мишке денег.

Мишка говорит:

— Жди меня, и я вернусь. А если не вернусь, — говорит, — считайте меня этим, как его?.. Педерастом!.. Не, не. Этим… Коммунистом. Во!

Сказал он так, взял деньги и не вернулся. Поэтому Мишку Спайкина можно не учитывать и во внимание не принимать. Не стоит Мишка Спайкин внимания, как не стоит вообще ничего — яйца ломаного, и то он не стоит.

И вот села Люся — после того, как дверь за Чуевым недвусмысленно захлопнулась, — и начала красивой своей головой думать: «Что делать, что делать? И что же мне теперь делать?» — долго и мучительно думала она, сидя, не приходя ни к чему. И всё-таки думала Люся не зря и не совсем напрасно, придумав в результате простую, в сущности, вещь — гениальную, как всё простое. Дать объявление она придумала. В газету. Мол, создам здоровую семью с человеком мужского пола, имеющим аналогичный дефект и серьёзные намерения. Брачного характера объявление, значит.

И взяла Люся белый лист чистой бумаги, взяла ручку шариковую и написала крупным почерком слово «Объявление». И под этим словом изложила приблизительно всё как есть и свои приоритетные пожелания кандидату в депутаты. Тьфу. В мужья. Ну конечно, в мужья. То есть на пожеланиях-то она и споткнулась. Нет, большая их часть была ей ясна и приятна. В том смысле, что семью она намеревалась и готова была создавать с мужчиной, православным Скорпионом, возраст в пределах разумного, образование как получится, внешность значения не имеет — лишь бы не блондин и не урод. И главное — чтобы этот будущий её муж и мужчина припадал на одну ногу.

И вот в этой части — на какую именно из ног он должен по её замыслу припадать, на правую или наоборот, на левую, она, увязнув, застряла. И выбрать для себя лучшее не могла. Ну просто ни в какую не решалась у неё эта, так сказать, теорема Ферма.

Люся представляла в своём воображении, как они, допустим, познакомятся и поженятся и как будут идти по улице вместе в булочную, нога в ногу, с одновременным наклоном вправо на каждом шагу. Она даже изобразила на другом, отдельном, листе бумаги, как это должно выглядеть в жизни. Провела строго вертикальную черту, с одной стороны от неё нарисовала себя в масштабе, ступающую на правую, укороченную ногу, а с другой — предполагаемого Его нарисовала. И тоже ступающего на правую.

Получилось не слишком красиво. Две фигуры, склонённые вбок и похожие на кроны деревьев под северным порывистым ветром. Качающиеся принудительно в унисон. Нет, это было не то.

И задумалась Люся пуще прежнего, и фактически пришла сквозь сомнения к выводу, что лучше бы ему припадать на левую, симметричную, значит, ногу. А то — что это за картина получится, со стороны если? Когда оба они будут на одну ногу припадать и в одну сторону склоняться? Людей же, хоть с дефектами, хоть без дефектов, всегда волнует, как они выглядят со стороны. Но если вдуматься и честно себе признаться — оно и в разные стороны отклонение от вертикали не красивее и не лучше. А может быть, в чём-то и хуже, сильно напоминая при ходьбе работу дворников грузовика ГАЗ-51 середины прошлого века. Люся, чтоб убедиться, и этот вариант эскизно прорисовала. И он, как и следовало ожидать, её не удовлетворил. С эстетической точки зрения. Потому что Люся имела специальность чертёжника. И с эстетикой у неё всё было в порядке и на уровне. К эстетике она профессионально предъявляла высокие требования, а других, не высоких, не предъявляла и не признавала.

«А может, пусть у него будет другой дефект? — после месяца сомнений и разглядывания своих рисунков подумала Люся. — Что-нибудь с рукой или там с внутренним каким органом не смертельное. Или, — подумала, — пусть вообще не физический дефект, а, к примеру, моральный». Однако и эти, возможные, но призрачные перспективы личной жизни имели свои слишком слабые ахиллесовы места. Поскольку рука, хоть и сто раз правая — это всё равно не нога, и кто ж на такой бартер и мезальянс пойдёт, не говоря о внутренних, сокрытых от внешнего взгляда, органах. А морально дефективных людей (мужчин в особенности) Люся боялась и всегда, всю свою средней продолжительности жизнь, старалась избегать и обходить. В расширительном, разумеется, смысле слова.

Так она и не смогла составить вразумительно объявление, и в газете его, значит, не разместила, и массовым тиражом не обнародовала.

И теперь наедине с собой — а она всегда с собой наедине — думает Люся об упущенных безвозвратно шансах и возможностях: «Надо было, — думает, — предаться любви с Чуевым Семёном. Как минимум, два-три раза. А если не предаться, так хоть переспать с ним. Несмотря на то, что чучело он полное». Зато мог бы от него родиться какой-нибудь ребёнок — это Люся уже не думает, а грезит, — и ноги у него были бы, как у всех, одинаковые, сантиметр в сантиметр, потому что неправильная длина ног с материнскими генами не передаётся. И она бы растила его изо дня в день, любя больше всех на свете. Хотя на её зарплату чертёжницы это было бы нелегко. Да, конечно, нелегко…

А что, так вот, как сейчас, без него и без никого вообще — разве легче?

Так, как Ваня служил в советской армии, служить можно хоть два года, хоть двадцать два. Потому что он легко служил и непринуждённо, а именно пел в ансамбле песни и пляски имени Александрова, по тем временам краснознамённом. И не в гуще хора он пел, третьим слева в пятом ряду, а самым что ни на есть солистом. Несмотря на молодость, граничившую с юностью, и высокое воинское звание «рядовой». То есть он пел одним своим голосом на фоне всего, крупнейшего в Европе хора, и весь хор ему дружно подпевал, вторил и завидовал. Ваню же служить из музучилища призвали в качестве народного таланта и самородка первой величины, подающего большие надежды.

И объездил Ваня в составе ансамбля всю тогдашнюю страну и, без преувеличения можно сказать, весь мир. Ну, или полмира. Так будет точнее и ближе к истине в последней инстанции. И везде он получал заслуженные аплодисменты, переходящие в овации, похвалы старших по должности коллег, не более чем трёхместные номера в гостиницах и диетическое питание повышенной калорийности. И всё бы у него шло, наверно, как по маслу, до самой пенсии и демобилизации после сверхсрочной службы родине, если бы не вышеупомянутое питание. То есть если бы Ваня, питаясь, не влюбился по уши в Нинку. В повариху четвёртого разряда и лёгкого поведения. С которой не только хор с танцевальным коллективом, но и соседний полк, включая всех своих сынов, и штаб полка, и от командиров взводов, до самого подполковника Исакова с адъютантом. Ну, вы понимаете, о чём тут завуалировано идёт речь… А Ваня влюбился, поев Нинкиного пюре фирменного, и будучи натурой творческой, вызывающе женился на ней. Ясно, что вскорости родили они в содружестве с молодой женой ребёнка, после чего кормящая Нинка в мгновение ока — ну буквально пока Ваня дослуживал свой срок в ранге солиста — загуляла и исчезла за горизонтом навсегда. Как в газетах пишут — ушла из дому и не вернулась, канув в Лету. И оставив матери Ваниной, Ираиде Андреевне, грудного в полном смысле этого слова ребёнка.