Фосфор - читать онлайн книгу. Автор: Свен Лагер cтр.№ 31

Звонок. Опять звонок.

— Да, слушаю, — говорю я в белый пластмассовый динамик.

— Это Фанни, — говорит она.

З-з-з-з, говорит дверь. И чего это она раззвонилась? Вот теперь я слышу шаги. А что раньше-то было? Хорошо бы иметь камеру, чтобы видеть, кто там звонит и не заходит. А главное, что люди делают, пока не дойдут до нужной квартиры: например, ковыряют в носу или бессвязно бормочут, или трижды стучат по дереву. Что сейчас делает Фанни? Наверное, просто поднимается по лестнице. Сомневаюсь, что она еще раз причесывается или нюхает у себя под мышкой.

Собственно говоря, жалко, потому что я как раз и люблю человека еще сильней за то, что знаю о нем нечто странное. Например, когда ему кажется, что его никто не видит, он плюет в почтовые ящики, или одержимо старается вставать на последнюю ступеньку каждого лестничного пролета именно с левой ноги, и потому, поднимаясь, странно пританцовывает.

Красивый звук — приглушенные, медленные шаги доносятся все четче и яснее. И что кто-то поднимается, а не стоит уже под дверью. Тут совсем другое. Впрочем, и это тоже чушь, ведь на пороге уже кто-то стоит, когда раздается звонок и ты открываешь дверь, не зная, кто за ней. Прислушиваться к шагам, возможно, даже гадать, чьи они. А вот стерео гораздо лучше: звук доносится аж до лестницы, и слова Шона, который говорит:

— Как по-вашему, почему мой меч сломался, а? В «Сатириконе» парень занимается этим с нимфоманкой, которая лежит связанная в тележке, а потом его пугает мужик в бычьей маске и всему конец. А я… я хотел с улиткой, ну, я думаю, это была улитка, ведь было темно, и она оставляла за собой такой жирный, влажный след, так вот, она раздевается, и мне полагается на нее запрыгнуть, стоит передо мной голая, словно заказ сделали, но не забрали, — а я смотрю на ее щель и не могу.

Фанни заходит. Я делаю шаг вперед, и она меня обнимает и прижимается губами к моему рту. Губы у нее влажные, утомленные, и еще трепещущими от подъема по лестнице легкими она вбирает в себя мой воздух.

— И что я делаю? — не унимается Шон. Он ничего вокруг себя не видит. — Это было так антисексуально, смехотворно, и наверное, все-таки надо сначала немного сблизиться, спросить, не хочет ли она чего-нибудь выпить, чтобы немного расслабиться, ведь в такие-то минуты мало кто хочет пить. Но нет, она стоит передо мной, я смотрю на ее буфера. Большие такие, светлые пятна вокруг сосков. Вымя такое, что вокруг него бы несколько крестьянских дворов построить, верно? А не такая сыпь вокруг сосков, похожая на аллергенные пятна.

Фанни пахнет свежестью. При такой-то жаре! Или на улице уже похолодало? Она пахнет тропинками на полях в вечернюю пору, берегом реки и свежим сеном. Велосипедным рулем. И я вдыхаю ее в себя. Запах дня, прожитого ребенком. Кожа и металл. За запах, за один только запах я мог влюбиться в эту девушку. От настоящего запаха становишься счастливым. Дело не только в ее собственном запахе. Нет, дело в том, что она приносит прекрасные запахи с собой, в том, что они к ней прилипают. Она отпускает мою голову, и кровь снова приливает к нашим губам.

— Кто это? — спрашивает она.

— А? Ах, это? Шон. Он тут уже давно рассуждает.

— Знаете, она походила на каракатицу: вымена, как выпученные глаза, и щель между ног, как рыбья глотка с щупальцами. Знаю, ребята, вас доканывает, что, когда встречаешься с девчонками, всякий раз приходится думать о жирных старых каракатицах. Но это правда — харя каракатицына в середине, башка наверху приляпана будто инородное тело. И вот пялится она на меня разобижено, я просто сваливаю, а она не понимает, — ну что я должен был ей сказать? До сих пор, наверное, хнычет, она же только трахаться и хотела. Да, а еще у нее возле кровати стояла целая ваза с презервативами, это же весь кайф ломает, как, например, рулон туалетной бумаги на тумбочке или засохшая роза в бутылке из-под игристого, мужики, тут уж не утешишься ничем, дохлый номер, любая мысль о нормальном сексе на корню пропадает. Вжик, и все.

Фанни проводит ладонями по моему лицу и вздыхает:

— Привет, — говорит она, обращаясь к Микро.

— Здорово, — отвечает Шон, — присаживайся. Ведь что делают эскимосы, а? Раздеваются догола и ложатся себе прямо на снег, под ними и на них большая шкура, а потом опять снег, и кто хочет спать, тот спит, а кто хочет заниматься сексом, нет проблем, занимается сексом. Но можно просто лечь с остальными и заснуть. Так, все, закругляюсь. Меня зовут Шон.

— Фанни.

— Хе, повеселимся, Фанни?

Шон и Микро выжидательно смотрят на нее, но я обнимаю ее за талию. Поворот. Я ее солнце. Она моя луна.

— Пойдем на кухню, — говорю я ей, — приготовим что-нибудь.

И Фанни садится за кухонный стол и вытягивает ноги. Я выкладываю на стол цукини, помидоры, чеснок и лук, нож и деревянную дощечку, но потом сажусь и смотрю на Фанни. Я беру ее за руку, и мы крепко держимся друг за друга через стол.

Фанни. Русые волосы на мгновение кажутся сотворенными из темного дерева на фоне бледнеющего неба за окном. Летнего неба, оставляющего свечение во влажном воздухе.

Мы смотрим друг другу в глаза. Я в ее, она в мои. Секундная стрелка останавливается. Стоп. Невероятно, вечно одна и та же мелодия, размышляю я. Повтор, вся жизнь — один сплошной повтор. А потом вдруг наступает «сейчас». Звучит бас — вумм, — и все, что было до сего момента, превращается в требуху: забыто, утратило смысл. Вдохнуть, окунуться в настоящее. Как в той рекламе пива. Замедленная съемка. Каждый раз, когда наливают пиво. «Этот момент принадлежит тебе», или что-то в таком роде. То же самое, что сейчас пытаемся сделать мы, глядя друг другу в глаза. Это знакомо каждому, и каждый считает себя маленьким шаманом, способным остановить время по своему хотению. Прожить две секунды, успев вдоволь насладиться одновременностью. Взмыть подлинной кривой и спуститься обратно, туда, где остановился заветный миг.

Остановка сердца. Возможно, лишь крохотная пауза в шумах космических излучений. Пессоа считает этот миг не чем иным, как тенью солнечного ветра, постоянно бьющего в нас и в Землю. И когда он вдруг стихает, каждый думает: «Ух ты! Какой прекрасный миг». Ты либо используешь этот миг, либо по наивности размышляешь о том, как ловко тебе опять удалось остановить время.

Я еще разок смотрю на темные пятна, черные звезды в глазах у Фанни, на ее волосы и на невидимый пушок у нее на коже. Надо будет потом спросить у нее, умеет ли она так — смотреть сразу в оба глаза. Я нет. Я вижу только один глаз. Его зеленый ирис. И думаю о раскрытой книге. Всегда думаю о раскрытой книге. Я рассматриваю ее лицо как некое созвездие, ее нос, рот и едва заметное красное пятнышко под ее глазом. А потом снова отвлекаюсь. Откуда взялись созвездия и кто их придумал? Ведь на самом деле это лишь отдельные звезды, а не медведи, весы, стрелы и луки, раки и что там еще. Звездопад. Что, думаю я, видит на небе женщина из тайваньского конструкторского бюро? Огромный слиток платины, а звезды — сварочные стыки на нем? «Как же они стыкуются?» — спрашивает она себя. «Что это за черная морда кита в россыпи ярких ледяных веснушек?» — раздумывает эскимос, глядя в ночное небо. И так далее, и так далее, и потом я опять вижу Фанни. Свое небо.