Он поет танго - читать онлайн книгу. Автор: Томас Элой Мартинес cтр.№ 15

Центральный двор Бойе предназначал под общественные бани, однако бурный рост технических конструкций сократил внутреннее пространство дворца до квадрата площадью в триста метров; стены здесь были покрыты мозаичным орнаментом, в геометрии которого навязчиво повторялись узоры калейдоскопа. В этот вечерний час, когда окна на крышах были полны света, от пола поднимался пар, переливавшийся цветами, которых нет даже у радуги. Эта дымка образовывала причудливые фигуры, которые разрушались, как только в помещении раздавался какой-нибудь звук. Мартель подошел к перилам между цистернами и пропастью внизу и спел: «Аааааааа». Комната, словно ополоумев, поменяла цвет, и эхо спящего металла повторило эту гласную несчетное количество раз: «Аааааа».

Затем певец вытянулся так, что стал похож на некое другое существо, стройное и гибкое. Альсира решила, что к Мартелю каким-то чудом вернулось здоровье. Волосы, которые певец всегда укладывал фиксатуаром, приглаживая и выпрямляя, чтобы походить на своего кумира, Карлоса Гарделя, спутались и непокорно торчали во все стороны. Лицо Мартеля переменилось до неузнаваемости, застыло в выражении крайнего изумления, в котором было что-то и от блаженного, и от дикаря — видимо, дворец произвел на него какое-то магическое действие.

И тогда я услышала, как он поет какую-то песню из другого мира, рассказывала мне Альсира, голосом, который вобрал в себя тысячи других страдальческих голосов. Наверное, это было танго, сочиненное еще до Всемирного потопа, потому что язык его был еще менее понятен, чем язык всех песен из его репертуара; скорее, это были звуковые вспышки, звуки в свободном полете, в которых можно было различить только чувства: боль, заброшенность, жалобу по утраченному счастью, тоску по дому — всему этому придавал какой-то смысл только голос Мартеля. Что означает «brenai, ayauu, pamsola» — а ведь примерно так он пел? Я почувствовала, что эта музыка выражает не одно прошедшее время, а все, сколько ни пережил этот город с самых отдаленных пор, когда он был просто бессмысленным пастбищем.

Песня звучала минуты две-три. Когда Мартель ее закончил, он был совсем без сил, и ему с трудом удалось усесться на железную ступеньку. Какая-то еле заметная перемена произошла с этой комнатой. Огромные цистерны по-прежнему отражали, теперь уже чуть слышно, последние волны этого голоса, а свет из окошек, достигнув влажной мозаики во дворе, рисовал дымчатые фигуры, которых здесь никогда раньше не бывало. И все-таки внимание Альсиры привлекли не эти перемены, а неожиданное пробуждение неодушевленных предметов. Неужели провернулась ручка какого-то из вентилей? Могло ли случиться так, что течение воды, прекращенное в 1915 году, теперь возобновляло свою работу в шлюзовых камерах? Этого просто не может быть, сказала она самой себе. И все-таки дверь в юго-западный резервуар, наглухо запечатанная ржавчиной на петлях, теперь оказалась приоткрытой, и из этой щели сочилось млечно-белое сияние. Певец поднялся, ощутив новый прилив энергии, и двинулся к двери. Я притворилась, что опираюсь на него, чтобы он мог опереться на меня, рассказывала мне Альсира несколько месяцев спустя. Именно я полностью распахнула ту дверь, добавила она. От мощного дуновения смерти и сырости я чуть не задохнулась. В этом резервуаре что-то было, но мы ничего не видели. Снаружи резервуар был укрыт декоративными стенами с двумя слуховыми окошками, в которые проникало предвечернее солнце. От пола, сверкавшего так, словно по нему никогда не ходили, поднималась такая же дымка, которую мы видели в других частях дворца. Только тишина там была более густая: настолько полная, что, казалось, ее можно потрогать руками. Ни Мартель, ни я не отважились заговорить, но оба мы тогда подумали одно и то же, о чем сказали в голос, уже выбравшись из дворца: дверь в тот резервуар открыл призрак девушки, замученной в этом мрачном месте сто лет назад.

Об исчезновении Фелиситас Алькантара стало известно в последний день 1899 года. Девушке только что исполнилось четырнадцать лет, а необыкновенной красотой она славилась еще с детства. Она была высокая, с неторопливыми жестами, с переливчатыми изумленными глазами, которые мгновенно и неизбежно отравляли мужчин любовным ядом. Фелиситас уже много раз получала предложения руки и сердца, однако родители полагали, что она достойна разве что принца. В конце XIX века принцы не посещали Буэнос-Айрес. До появления Умберто Савойского, Эдуарда Виндзора и махараджи Капурталы оставалось еще двадцать пять лет. Поэтому семейству Алькантара приходилось жить в добровольном заключении. Их усадьба в бурбонском стиле на берегу Рио-де-ла-Платы в районе Сан-Исидро была увенчана, как и Дворец воды, четырьмя башнями, убранными кристаллическим сланцем и черным рогом. Построены они были с таким размахом, что в ясные дни их очертания виднелись даже с побережья Уругвая.

Тридцать первого декабря сразу после часа дня Фелиситас и четыре ее младших сестренки плескались в желтых водах залива. К девочкам были приставлены француженки-гувернантки. Их было слишком много, и они не знали местных обычаев. Чтобы скоротать время, гувернантки писали письма на родину или рассказывали друг другу о несчастной любви, а девочки уже исчезали из виду в тростниковых зарослях. От кухонных плит в усадьбе долетал запах индюшек и молочных поросят, предназначенных для праздничного ужина. Небо было безоблачным, там в беспорядке носились птицы, воинственно налетая друг на друга. Одна из гувернанток как бы вскользь заметила, что в ее родной гасконской деревушке не знали худшего предзнаменования, чем птичьи ссоры.

В половине второго девочек следовало уводить с пляжа: наступало время сиесты. Когда их позвали, Фелиситас не появилась. На горизонте виднелись далекие парусники, над тяжелыми нагретыми водами вились стайки бабочек. Гувернантки долго рыскали по берегу — впустую. Никто не боялся, что девушка могла утонуть, поскольку она была отменной пловчихой и хорошо знала все проказы, на которые способен залив. Вдоль берега потянулись лодки с овощами и зеленью — это возвращались с рынков торговцы, и четыре отчаявшиеся француженки кричали им вслед, не видал ли кто в море девушку, по рассеянности заплывшую слишком далеко. Никто не обращал на них внимания. Люди давно уже начали отмечать Новый год, и все гребцы были навеселе. Так прошло сорок пять минут.

Эта потеря времени оказалась роковой, потому что Фелиситас не появилась ни в тот день, ни позже, а ее родители остались в твердой уверенности, что, если бы им сообщили об исчезновении немедленно, удалось бы обнаружить какие-то следы. Рано утром на рассвете первого января 1900 года полицейские патрули начали прочесывать окрестности вплоть до островов Тигре и берегов Бельграно, нарушая безмятежность жаркого лета. Поисками руководил беспощадный полковник, комиссар Рамон Л. Фалькон, который станет по-настоящему знаменит в 1909 году, когда расстреляет на площади Лореа демонстрацию, протестовавшую против мошенничества на выборах. В итоге погибли восемь человек и еще семнадцать получили серьезные ранения. А еще шесть месяцев спустя молодой русский анархист Симон Радовицкий отомстил комиссару, бросив бомбу под колеса его экипажа; сам он чудом остался жив. Радовицкий заплатил за свое преступление двадцатью одним годом тюрьмы в Ушуайе. Фалькон теперь увековечен в мраморном монументе, отстоящем от места покушения на две квадры.