Жизнь цирковых животных - читать онлайн книгу. Автор: Брэм Кристофер cтр.№ 86

Выходить в гостиную ей не хотелось, но что, если Джесси уже приехала? Поздоровается с дочерью, попрощается со всеми – и домой. Давно пора.

Приоткрыв дверь, Молли выглянула наружу. Вечеринка все еще кипела и бурлила. Она проскользнула за угол в ванную, поплескала холодной водой на лицо, освежила помаду, а то вид, как у старой пьяницы. Не сразу сообразила, что за тяжесть оттягивает сумочку. Потом вспомнила. Глупо так прижимать к себе сумку, словно кто-то покушается ее украсть. Впрочем, неизвестно, с кем тут можно столкнуться. Нет, она вполне доверяла друзьям Калеба, но ведь они приводят с собой своих приятелей.

Молли вышла в гостиную. Ни одного знакомого лица за исключением Джека, бармена с пиратской серьгой в ухе.

– Молли! Где была?

– Привет, Джек! Дала глазам отдых. Хотела помочь прибраться, пока я еще тут, но, похоже, праздник продолжается?

– Да, еще какое-то время повеселимся. Айрин ушла часа два назад.

– Два часа назад? – с тревогой переспросила Молли. – Который час?

– Начало второго?

– Господи!

– Мы же не в Канзасе, – поддразнил Джек. – Затянется до четырех утра, а то и пяти.

Подошел Калеб.

– Привет, ма. Выспалась, тебе получше?

– Ты хоть знаешь, который час?! – обрушилась Молли на сына. – Почему ты позволил мне проспать? Почему не разбудил? Как я домой доберусь?

– Уже слишком поздно ехать домой. Останешься на ночь. Ничего страшного, – уговаривал он. – Кстати, и Джесси приехала.

– Джесси?

– Моя сестра. Твоя дочь.

– Я знаю, кто такая Джесси. Не умничай. Я еще не вполне очнулась. – Так вот все и вышло. Она хотела непременно повидаться с Джесси. Показать ей, что дочь любит не меньше сына. И застряла на ночь в безбожном Вавилоне.

– Сейчас приведу ее, – вызвался Калеб. – Жди здесь.

– Выпьешь что-нибудь? – предложил Джек.

– Я бы с удовольствием, но нельзя. Дочь примет меня за пьяницу. Налей лучше сельтерской.

Джек налил ей стакан холодной, с пузырьками, содовой. Молли отошла к дивану и села со стаканом в руках. Надо же, испугалась, что Джесси примет ее за пьяницу! Почему она боится, что дети осудят ее? В чем она провинилась? Разве что в город не решалась приехать, повидать их.

Молли с нетерпением дожидалась Калеба и Джесси. Что-то Джесси не идет. Неужели опять обиделась?

– Прошу прощения? Можно присесть рядом с вами?

Высокий человек в сером костюме – чучело чучелом – нависал над ней.

– У нас свободная страна, – буркнула она.

И как только чучело устроилось рядом, Молли пожалела, что не прогнала его. Еще один актер примется терзать ее слух. К тому же место надо было оставить для Джесси.

– Приятная вечеринка, – сказало чучело.

– Весьма, – ответила она.

Человек в сером больше ничего не говорил. Приятное разнообразие после всех болтунов. Молли огляделась по сторонам в поисках Калеба и Джесси.

Здоровенный волосатый тип остановился перед чучелом.

– Прагер? – заговорил он. – Кеннет Прагер? Не узнаете меня? Майкл Фейнголд, «Голос». Встречались с вами на предварительных просмотрах.

– А, да. Привет, – пробормотал человек в сером.

– Подумать только, вы заявились сюда. После того, как разделали под орех пьесу Дойла!

– Дойла? Какого Дойла?

– Калеба Дойла. Который написал «Теорию хаоса». – Фейнголд разразился басовитым смехом. – Вы что, не знаете, куда попали? Вот так штука! Ладно, не бойтесь: я ему ничего не скажу. – И он отошел, все еще посмеиваясь.

А чучело осталось сидеть, напряженно сведя брови, как будто нитку в иголку пропихивало, вот только нитки с иголкой у него в руках не было.

Молли во все глаза смотрела на человека в сером. Это он. Тот самый критик. Критик-всезнайка, уничтоживший пьесу ее сына. Причинивший Калебу такую боль.

– Вы? – сказала она. – Вы работаете в «Таймс»?!

Серый устало обернулся к ней.

– Кеннет Прагер, – нехотя представился он. – Рад встрече. – Напряженная, узкая улыбка. Он не протянул руку, не потрудился даже спросить ее имя.

– Вы! – повторила Молли. – Вы!.. – Слова рвались из мозга на язык, такое обилие слов, она не знала, с чего начать. Открыла рот пошире, чтобы не задохнуться. – Кто дал вам право судить, хорош спектакль или плох? Кто поставил вас Господом Богом?

Задрав подбородок, он прищурился, приспустил тяжелые веки, словно перед ним было насекомое, возражающее против дезинсекции.

– Вы сочли «Теорию хаоса» слабой пьесой?! Я знаю многих людей, кому она нравится. Еще бы мне не знать – ведь ее написал мой сын.

– Вы – мать этого драматурга?

– Да! – гордо ответила она. Теперь, наконец, на сером лице покажутся признаки вины, раскаяния.

Но утомленная улыбка сделалась шире, превратилась в наглый оскал. На миг он закрыл глаза, потом вытаращил их, отказываясь поверить. Усмехнулся небрежно. Принимает Молли за безобидную старушку.

Она раскрыла сумку и сунула руку внутрь. Сейчас Молли покажет ему полицейский револьвер, который она бросила на дно вместе с бумажными салфетками и помадой, когда собиралась впопыхах. Она хотела просто показать револьвер этому типу. Только и всего. Пусть видит – не такая уж она безобидная. Любой человек таит в себе угрозу. Нужно вести себя прилично и следить за своим языком, потому что – кто знает? – собеседник может быть вооружен.

Когда мать драматурга извлекла из сумочки револьвер, Кеннет принял это за шутку. Еще один розыгрыш в дополнение к первому, когда она выдала себя за его мамашу. Револьвер, наверное, игрушечный, позаимствован из театра, или даже из лакрицы сделан. Вон какой черный. И потом, разве белые женщины носят при себе оружие? Она размахивала им, словно утюгом.

Когда револьвер выстрелил в первый раз, Молли чуть из собственной кожи не выпрыгнула. Револьвер выстрелил снова, и ад разверзся.

Первый выстрел показался нетренированному уху Кеннета хлопком обычного пистона. Но тут он увидел испуганное лицо Молли – похоже, игрушка ожила и вышла из-под контроля. Она крепко сжимала револьвер обеими руками, как будто он вырывался.

«Игрушка» выстрелила снова, и что-то ужалило Кеннета в правую руку, изнутри, между запястьем и локтем.

Его ранили? Как же так?!

Руку дергало, но не очень сильно – как от укуса насекомого или от сигаретного ожога. И на рукаве он заметил крошечную дырочку, словно в самом деле прожег сигаретой. До сих пор Кеннет не знал боли, хуже зубной. Эта была намного слабее.

Сначала. Но боль разрасталась, яркая белая боль, становилась все белее, все сильнее. Кеннет велел себе быть мужчиной и терпеть молча. Но боль раскалилась добела, и он уже не мог сдержать крик: «Боже, меня застрелили!»