Европеана - читать онлайн книгу. Автор: Патрик Оуржедник cтр.№ 21

А во время второй мировой войны физики по-новому взглянули на теорию относительности, а математики придумали теорию информации, которая была новаторской в том, что оставляла в стороне семантическое поле и понимала информацию как нечто, не связанное со значением. И некоторые математики и астрофизики говорили, что информация является одним из составляющих элементов Вселенной, и что организация Вселенной не что иное как равнодействующая сила преобразовательного отношения между энергией и информацией с одной стороны и информацией и материей с другой. Философы говорили, что информация является философской категорией и представляет собой помещение сущего в форму, и что какое-нибудь содержимое всегда найдется, но что сама по себе она не имеет смысла кроме движения, в нем заключенного, и задавались вопросом, не связано ли отсутствие значения в информации с отсутствием смысла в истории. Некоторые математики говорили, что теория относительности дала математическую основу новому взгляду на мир и что теория информации логично дополняет ее. (Взгляд на мир) Нацисты сначала не соглашались с теорией относительности и говорили, что это эстетическое и интеллектуальное наступление евреев, которые хотят навредить немецкому народу, а коммунисты говорили, что теорию относительности придумала буржуазия, которая хочет доказать, что относительна и наука как таковая, и таким образом поставить под сомнение коммунизм, который зиждется на прочной научной основе.

Первая мировая война была народной и патриотической, и многие люди верили в патриотизм, душу нации, памятники павшим солдатам и еще долго после второй мировой войны, которую называли цивилизационной, люди мыслили скорее категориями нации, нежели цивилизации, и у каждой нации были свои особенности. (Нация и цивилизация) Англичане были прагматичными, у американок были большие ступни, а у итальянок большая грудь, итальянцы были беззаботными, немцы заботились о гигиене и не имели чувства юмора. А ирландцы были вечно под мухой, шотландцы были стойкими ходоками, французы были грубыми, греки закомплексованными, чехи трусливыми, поляки вечно под мухой, итальянцы шумными, болгары отсталыми, испанцы унылыми, а венгры надутыми. А скульпторы и каменотесы радовались, что у них много заказов. А у французов было SAVOIR VIVRE, а у англичан было в обычае FAIR PLAY. И во время важных событий дети стояли у памятников в почетном карауле, чтобы показать, что свидетельство о войне остается вечно живым и что люди должны о нем задуматься. Антропологи говорили, что памятники больше подходят для размышлений, нежели музеи или архивы, потому что они апеллируют скорее к памяти, нежели к истории, и что память оживает, тогда как история отнимает у живого прошлого правомерность тем, что делает его неподвижным во времени. А историки говорили, что памятники позволяют сортировать воспоминания общества, организовывать коллективную память и бороться против забвения как такового, но прежде всего против забвения чего-то конкретного, и что это способ одновременного создания иных форм беспамятства, а философы говорили, что и оно может быть структурированным. (Организация памяти) Памятники сооружали в различных местах, в общественных пространствах, на природе, у дорог или на местах боев, и антропологи говорили, что размещение памятников в разных местах вело в двадцатом веке к новой организации символического пространства, и что организация символического пространства является в обществе основой индивидуального и коллективного самосознания и одновременно общественным институтом и интеллектуальным образцом и, таким образом, первым условием любой истории. Людям, которые останавливались у памятников, казалось, что они в некотором смысле разделяют с солдатами, партизанами и заключенными в концлагерях их жизнь и смерть, и некоторые историки говорили, что памятники вроде раковин на морском побережье, когда происходит отлив моря и памяти, или как перерубленные червяки, в которых еще бьется остаток жизни, уже не реальной, а символической. А одна молодая еврейка пережила войну благо даря тому, что играла на скрипке на площади в Штрутгофе арии из «Веселой вдовы». А мужчинам и женщинам стригли волосы, раздавали билеты и говорили, что их надо будет предъявить в кассе бани. А в 1917 году один итальянский солдат написал в письме своей сестре Я КАЖУСЬ СЕБЕ ДЕНЬ ОТО ДНЯ ВСЕ БОЛЕЕ ПОЗИТИВНЫМ. А в странах, оккупированных немцами, после войны люди устраивали облавы на коллаборационистов, предателей родины и т. п., а женщинам, которые спали с немцами, брили головы, и один заключенный из концлагеря вернулся домой с бритой головой и пошел на танцы с подружкой своей сестры, которую местные жители обрили за то, что она спала с немецкими оккупантами, и они танцевали вместе, упершись друг в друга головами, а другим людям это казалось неуместным и даже, можно сказать, отвратительным. Испанцы танцевали фламенко, румыны метали мрачные взгляды, русские были грубыми, шведы прагматичными, евреи коварными, англичане надутыми, а португальцы отсталыми. Но с развитием общества потребления и средств коммуникации жизнь людей в Европе постепенно уравнивалась, и некоторые социологи и историки считали, что мышление критериями нации преодолено, и говорили, что наиболее яркой чертой развитого общества является космополитизм, и что никаких немцев, румын или шведов не существует, что это только самопроекция на общественные стереотипы и предрассудки. Но другие социологи были с этим не согласны и говорили, что с развитием общества потребления и средств коммуникации люди постепенно потеряли большинство точек опоры и что национальное сообщество, как ни странно, стало важнее, чем прежде. И что стереотипы необходимы для сохранения коллективной и исторической памяти, без которой западное общество утратит свое культурное единство, потому что единство не может быть гетерогенным. И что коллективная память есть компромисс между прошлым и настоящим, и что стереотипы и предрассудки имеют то преимущество, что стареют медленнее, чем история и технологические новшества и т. п., и что они представляют последнюю и наиболее активную область, в которой сохраняется общественное самосознание. Этнологи и антропологи говорили, что историчность может иметь две формы, одна из форм присуща обществам, которые хотят остаться в своем символическом бытии, а другая обществам, которые черпают из истории действие и энергию. И что западное общество традиционно относится ко второй группе, но в настоящее время, возможно, переходит в первую. А философы говорили, что ускорение истории, которое произошло в двадцатом веке, ведет к безразличию ко времени и исчезновению историчности в ее привычной форме, и что если необходимо возникновение какой-то иной формы историчности, то нужно замедлить историю, и некоторые из них требовали, чтобы в Декларацию прав человека включили пункт о праве человека на время. Идея соорудить солдатам памятники, чтобы о них не забывали, возникла во время войны, когда бургомистры решили, что списки павших, которые вешали в ратуше, слишком формальные, сухие и почти ничего не символизируют. После войны памятники солдатам сооружали как в победивших, так и в побежденных странах, и в победивших странах памятники, как правило, восславляли победу и самоотверженность, а в побежденных прежде всего самоотверженность и отвагу. А в 1989 году один американский политолог придумал теорию о конце истории, согласно которой история закончилась, потому что современная наука и новые средства коммуникации позволили людям жить в благополучии, и что всеобщее благополучие есть залог демократии, а вовсе не наоборот, как считали когда-то просветители и гуманисты. (Конец истории) И что гражданин, в сущности, потребитель, а потребитель, соответственно, гражданин, и что все формы общества в результате развития превращаются в либеральную демократию, и что либеральная демократия, в свою очередь, приведет к исчезновению всех авторитарных форм правления и к политической и экономической свободе и равенству и новому веку, который, однако, уже не будет историческим. Но многие люди не знали об этой теории и делали историю дальше как ни в чем не бывало.