Стрела бога - читать онлайн книгу. Автор: Чинуа Ачебе cтр.№ 36

Когда знахарь вернулся в хижину, больной был даже более беспокоен, бормотал бессмысленные слова.

— Дайте мне его офо, — распорядился знахарь. Брат больного достал короткий деревянный жезл из домашнего святилища, подвешенного на веревках к стропилу. Знахарь, присевший теперь у постели, взял жезл и, раскрыв правую ладонь больного, вложил офо ему в руку.

— Держи крепко! — приказал он Амалу, сжимая его сухие пальцы вокруг жезла. — Схватись за него и говори им «нет»! Слышишь меня? Говори «нет»!

Смысл приказа, как видно, дошел наконец до сознания больного, и его пальцы, как когти, начали медленно сжиматься вокруг жезла.

— Так, так, верно, — воскликнул знахарь, начиная постепенно отнимать свою руку, с тем чтобы оставить офо зажатым в руке Амалу. — Говори им «нет»!

Но как только он окончательно убрал свою руку, пальцы Амалу, дернувшись, разжались, и офо упал на пол. Присутствующие в хижине обменялись друг с другом многозначительными взглядами, не произнеся, однако, ни слова.

Вскоре после этого Эзеулу собрался идти.

— Хорошенько ухаживайте за ним, — сказал он на прощание.

— Добрый тебе путь, — ответили ему.

Когда Обика снова увидел свою невесту, прибывшую с гурьбой женщин ее деревни, он подивился тому, как это ему удалось не притронуться к ней во время ее прошлого многодневного посещения. Он знал, что мало кто из молодых мужчин его возраста проявил бы на его месте сдержанность, предписываемую древним обычаем. Но пусть уж будет так, как велит обычай. Обика даже залюбовался собой в этой новой для него роли ревнителя обычаев. Он считал, что имеет все основания похвалить самого себя, раз уж этого не сделает за него никто другой, — как та ящерица, которая, свалившись с высокого дерева ироко и ухитрившись не переломать себе костей, сказала, что, если даже никто другой не восхитился ее подвигом, она восхищается им сама.

Невесту сопровождали ее мать, только начавшая поправляться после болезни, много девушек-сверстниц и подруги матери. Почти все женщины несли на головах небольшие тюки с поклажей — приданое невесты, в которое каждая внесла свой вклад. Там были горшки для варки пищи, деревянные миски, метлы и веники, ступка с пестиком, корзины, циновки, поварешки, горшки с пальмовым маслом, корзины с кокоямсом, копченая рыба, заквашенная кассава, сладкие рожки, головы соли, перец. Кроме того, в приданом имелись два отреза материи, две тарелки и горшок из железа. Эти последние представляли собой изделия белого человека и были приобретены в Окпери, в недавно открытой там лавке.

К моменту прихода невесты с провожатыми три усадьбы Эзеулу и его сыновей уже заполнились родней и друзьями. Два десятка юных девушек, сопровождавших невесту, явились в полном праздничном уборе. Но невеста выделялась среди них. И не только тем, что была выше всех ростом. Она превосходила всех и красотой лица, и стройностью стана. Прическа у нее тоже была иная, чем у подружек, приличествующая ее грядущему превращению в замужнюю женщину: не обычные узоры, наведенные бритвой, а косицы.

Девушки запели песню, носящую название «Ифеома». Они пели о том, что вот пришло Добро, и пусть всякий, у кого есть какая-нибудь добрая вещь, несет ее в дар невесте. Девушки образовали вокруг невесты плотный кружок, и она начала танцевать под их песню. Пока она танцевала, ее будущий муж и другие члены семьи Эзеулу по одному или по двое вбегали внутрь круга и прилепляли к ее лбу деньги. Она с улыбкой давала подарку упасть к ногам, а одна из девушек подбирала деньги и складывала их в миску.

Невесту звали Окуатой. Ростом она пошла в отца, происходившего из племени великанов. Точеными чертами лица и красотой фигуры она была под стать мужу. Ее полные груди упруго торчали и, судя по их форме, обещали долго еще не обвисать.

Ее новая прическа называлась отимили. Туго сплетенные волосы были уложены у нее на голове в восемь идеально ровных рядов, идущих от затылка ко лбу и заканчивающихся короткими торчащими хохолками, словно это венок из толстых щетинок, укрепленный у линии волос от одного уха до другого. Ее стан опоясывали целых пятнадцать ниток джигид. Большинство из них было кроваво-красного цвета, и лишь две-три — черного. На некоторых нитках бус красные колечки кое-где перемежались с черными. Завтра она повяжет набедренную повязку, как взрослая женщина, и с этого дня ее тело будет скрыто от посторонних взглядов. Джигиды нежно позванивали во время ее танца. Сзади они закрывали ей талию и верхнюю часть ягодиц, спереди шли сплошными рядами от живота ниже пупка до бедер, прикрывая и затеняя то, что было под ними. Остальные девушки носили такой же наряд, если не считать, что у большинства из них на талии было меньше рядов джигид.

Последовавшее за этим пиршество продолжалось до захода солнца. Были поданы горшки с похлебкой из ямса, фуфу, похлебка из горьких листьев, похлебка эгуси, две вареные козьи ноги, два больших блюда с отварной рыбой аса, вынутой целиком из похлебки, и бочонки сладкого вина, изготовленного из сока пальмы рафии.

Всякий раз, когда перед гостями ставили особенно лакомое блюдо, женщина, которая была у них запевалой, заводила старинную песнь благодарения:

Кво-кво-кво-кво-кво!

Кво-о-о-о!

Мы поедим еще, мы любим это есть!

Кто угощает?

Кто он?

Кто угощает?

Кто он?

Обика Эзеулу — он угощает!

Айо-о-о-о-о-о!

После того как мать Окуаты и все женщины из ее деревни отправились домой, оставив Окуату одну, она почувствовала себя так сиротливо, что по лицу у нее потекли слезы. Мать Обики отвела Окуату к себе в хижину, где ей предстояло оставаться до церемонии брачного жертвоприношения.

Колдун и прорицатель, нанятый для совершения этого обряда, вскоре явился, и участники церемонии двинулись в путь. С колдуном отправились Обика, его старший брат, мать и невеста. Эзеулу не пошел с ними, так как он редко покидал свое оби после наступления темноты. Одаче идти отказался, боясь прогневить наставника по катехизису, который в своих проповедях осуждал жертвоприношения.

Они направились в сторону дороги, ведущей в Умуэзеани — деревню, откуда пришла невеста. Совершенно стемнело, и на небе не было луны. Масляный светильник, который несла мать Обики, давал очень мало света, тем более что одной рукой она прикрывала фитиль, загораживая огонь от ветра. Но ветер все равно дважды погасил светильник, и ей пришлось заходить на ближайшие усадьбы, чтобы снова зажечь его, — сначала к Аноси, а потом в хижину вдовы Мемболу.

Колдун, которого звали Аниэгбока, молча шел впереди. Это был человек маленького роста, но, разговаривая, он так повышал голос, словно его собеседником был глуховатый сосед за стеной усадьбы. Аниэгбока не был одним из прославленных колдунов племени; его пригласили потому, что он находился в дружественных отношениях с домом Эзеулу, да и обряд жертвоприношения, который он должен был совершить, не требовал исключительного искусства. Ребятишки издали узнавали Аниэгбоку и пускались наутек при его приближении, так как рассказывали, что он может превратить человека в собаку, шлепнув его по заду. Но в его отсутствие они потешались над ним, потому что один глаз у него был как попорченная раковина каури. Как говорили, Аниэгбока повредил себе глаз заостренным концом копья из бананового стебля, которое он — тогда маленький мальчонка — подбрасывал и ловил в воздухе.