Лукоеды - читать онлайн книгу. Автор: Джеймс Патрик Данливи cтр.№ 16

Элмер заснул. Уложив огромную кудлатую голову на лапы. Ветер, еще более усилившись, бьет каплями дождя как орудийными ядрами. Роза лежит на спине, заложив руки за голову и выставив локти, посвистывая. Элмер просыпается, вращая во все стороны торчащими ушами.

— Вот это мне и нужно было. Ты мне нравишься.

— Меня зовут не Джозеф.

— О, Боже, это же просто вскрик. Когда я в таком состоянии, я не могу выкинуть имя Джозеф из головы.

— Ты знаешь кого-нибудь по имени Джозеф?

— Нет. Я просто называю имя Джозеф. Оно подходит всем. Ты знаешь, мне здесь нравится. Немного сыровато. Но просторно. Меня охватил зуд сразу, как только увидела тебя. У тебя такие интересные карие гляделки с пятнышками. Что у нас на завтрак?

— Не знаю. Думаю еще не утро.

— Я бы могла съесть коня. Ты не против, если я спущусь вниз и организую бекон с яйцами?

— Не знаю, если они там есть.

— Там, точно, полно еды. Я видела, как Персиваль и этот слепой как мышь гигант, разгрузили столько еды, что хватит накормить целую армию. А ты не бедный.

— Спасибо.

— Не благодари меня. Я просто рада время от времени съедать кусочек. Только благодаря тому, что Барон никогда не съедает все до конца, я не голодаю.

— Кто такой Барон?

— А он сидел как раз напротив тебя сегодня вечером за столом. В городе он как и все мы обитает в темнице. На данный момент он получает боевые от Эрконвальда. Едва говорит, но испытывает маниакальную любовь к музыке. Однажды вечером он пришел ко мне в подвал, когда я репетировала арию, и стоял у стены, отбивая такт головой о стенку, по лицу текли слезы вперемешку с кровью. Его бедного выгнала семья в одной из этих зарубежных стран. Раз в месяц они присылаю ему денег, чтобы он не возвращался отсюда. А когда они приходят, он вызывает конный кэб, забирается в него прямо в пижаме и едет в ломбард, чтобы выкупить свой гардероб типа утреннего костюма, шелковых рубашек и всех прочих причиндалов, что натягивают на себя джентльмены с континента. Всю следующую неделю он одет как с иголочки, вокруг него вьются швейцары в надежде на чаевые, а он слоняется по номеру люкс с длинным мундштуком в зубах, потягивая шампанское, как будто ему больше делать нечего. Когда деньги кончаются, он опять заказывает конный кэб, едет обратно в ломбард, снова натягивает на себя свою пижаму и ждет следующего чека от своей семьи. Он просто обезумел от радости здесь в замке, он ему как дом родной.

— Ты полагаешь, он может остаться.

— Остаться! Ты попробуй его выгнать. Знаешь, я встретила его в холле дрожащего и всего в слезах, это был верный признак того, что счастливее его нет. Эрконвальд говорит, что он весь переполнен состраданием. Будешь бекон с яйцами, если я сюда принесу?

— Да, пожалуйста.

— С удовольствием.

Роза улыбается мне в лунном полумраке. Груди стоят торчком. Под животиком — огромный черный куст волос. Она сидит с моим дробовиком в руках и шлепает фазанов, срывающихся с покрывала. Делает пируэт. И берет верхнее до. Элмер вскакивает и улепетывает, что есть сил. А голос Розы долбит уши.

— ООООООООООО. Какой кайф. Встань на кровати, чтобы я тебя видела.

— Не хочу.

— Давай, ты же меня видел.

— Я стесняюсь.

— Давай, давай, сверкни этим.

— Не надо, прошу тебя.

— Мне нравится его вид, когда он выпирают, как у жеребца, и указывает прямо на тебя, как будто ты приговорена от него умереть. А такие как ты редко попадаются.

— Редко.

— Ладно, я пошла.

— Ты вернешься?

— А это мысль. Я вернусь, если ты встанешь и покажешь мне.

— Извини, но не надо мне угрожать.

— А кто угрожает? Ты у черных это видел? Говорят, у них такой, что в зобу дыханье спирает. А у желтых выползает не больше улитки, высунувшейся из раковины.

— Я не знаю, что там у них.

— Ну, я пошла.

— До свиданья.

— Пока.

Роза заворачивается в кимоно. Завязывает на талии пояс. Крутит головой, откидывая волосы. Уходит. Останавливается. В прихожей. Вот дотянусь сейчас с кровати и вниз опустится железная дверь. Как раз тогда, когда она выходит. Меня повесят за убийство. Что вполне законно здесь. Или, о, Господи, прости меня, отрежет ей пальцы на ногах и титьки. Которые мои постояльцы-ученые старательно пришьют обратно. И повысят ей боевые.

— Я вернусь. Мне целых три месяца никто не трахал старомодным пестиком.

— А что ученые?

— А что ученые! Я их со всеми этими штучками и рядом не подпущу. Они, конечно, рады подступиться к тебе со своими калориметрами, гироскопами и кучей трубок. Довольно утомительно, когда тебя обследуют, поэтому я их к себе и не подпускаю. Черт его знает, чем они там в городе занимались, пробуя дистиллят. Сидели втроем вряд на скамейке, одной рукой ожесточенно мастурбируя, а в другой держали хронометры. А невинная молоденькая девчонка из монастыря в качестве ассистентки замеряла количество того, что выпрыскивалось в пробирки. Три отвратительных язычника. Я пошла за яйцами и беконом. Тебе помидоры пожарить заодно?

— Да, пожалуйста.

— Молодец.

Завтра будет четыре недели, как я сошел на берег с судна. Проехал вдоль странного пустынного берега на поезде. Постукивая мимо устьев рек, останавливаясь в маленьких городках. Пока наконец не выехал на плоское, пустынное, холодное и серое побережье. Мимо разрушенных домов без крыш и неприветливой болотистой местности. Прибыл на станцию и сошел по гранитным ступенькам между колоннами; танцевальный зал через улицу. Снял комнату у огромной, доброй женщины. В которой я тихо и вежливо замерзал. Сидел у стены за завтраком и дрожал пока она, задыхаясь, произносила молитву. Я был незнакомцем, на которого глазели, где бы я не появлялся. Бродя по серым мокрым улицам. Заглядывая в будущее. Затуманенное месяцами умирания. Следя со своей подушки за молодым человеком в центральном проходе палаты, который угасал точно и методично. Посещаемый каждый день мамашей, которая причитала и целовала его, одетая в пальто с огромным меховым воротником. За день до этого его увезли, накрыв простыней, а он улыбался и играл в головоломку. В тот вечер я лежал тихо, закрыв глаза. И слышал хор. Мальчиков в белых сутанах устало бредущих по снегу с горящие свечками в руках. Их голоса улетали в голубые холодные небеса, усеянные еще более холодными звездами. Смотрю на них. Они идут в бесконечной белизне. Вдали горы. Следую за ними. Убегаю налегке в сказку. Может там окажется рука, которая, мягко коснувшись, закроет мне глаза. И прошепчет поминальные слова. Успокойся с миром в объятиях моих. Я лишь душа твоя. Пришла, чтобы забрать тебя. Пошли. И я знал, что ухожу. Слыша голоса. У своей кровати. Да, нам трудно установить диагноз, отказывается от пищи, возможно истеричное состояние, сейчас он без сознания, может перейти в кому. Думаем, до утра не доживет. Чуть приоткрыл веко. Вижу три фигуры в белых халатах и сестру, стоящие у меня в ногах, поодаль от кровати. Говорят обо мне. И это очень трогательно и успокаивает. Хоть кто-то интересуется мной в последние минуты моей жизни. Я ухожу, а они остаются. В этой больничной утробе. В палате смерти, куда только и знают, что вкатывать и выкатывать тела. Временами в коридоре слышатся вопли. Ночью сирены скорой помощи и полицейских машин. Рядом со мной мужчина весь в бинтах, одна только дырка для рта. Чернокожая медсестра проходит мимо моей кровати. Останавливается и смотрит на меня. Пытаюсь одобрительно улыбнуться. Она улыбается в ответ. Как мы сегодня себя чувствуем. Покачиваю головой. Она как всегда спросит, ел ли я что-нибудь, я как всегда ей снова отрицательно покачаю головой. Она скажет, это плохо. Тебе надо есть. Или тебя здесь не будет. На что у меня только и будет сил, поднять и опустить на простыню руки. И она пойдет дальше, покачивая головой. А потом минут двадцать после полуночи, которые я безошибочно определял по гудку газового завода на противоположном берегу речного канала, пришла чернокожая медсестра, остановилась у моей кровати и посмотрела на меня. И сказала, да, точно они говорят, ты не проживешь и дня. Плохо. Совсем плохо. Но я тебя вылечу.