Медленные челюсти демократии - читать онлайн книгу. Автор: Максим Кантор cтр.№ 84

Коль скоро данное общество использует марксизм, было бы странно марксизм игнорировать — марксизм не от сырости завелся, и не по недосмотру Кьеркегора. Это не историко-социальный казус, не клякса на полях цивилизации, — сколь бы это утверждение ни ласкало слух современного банкира. Это исторически необходимое и исторически подготовленное движение мысли, которое объективно изменило жизнь. Требуется сделать умственное усилие, чтобы не подменить философствование — идеологией. Идеология — она не обязательно марксистская, идеология бывает и анти-марксистская. От перемены знака идеология не становится философией.

Зиновьев был именно философом, логиком. И как философ он совершил следующее.

Зиновьев выступил против Советской власти, а двумя десятилетиями позже — против так называемого «западнизма» прежде всего как ученый, который, обнаруживая новый вирус, выявляет средства борьбы с этим вирусом. И в том и в другом случае он действовал одинаково — подчиняясь той же логике: логике борьбы с вирусом.

Вирусом, опасным для общества, он считал идеологию.

Он стал анализировать новое общество (он — думаю, не особенно удачно — именовал его «сверхобществом», на основании того, что параметры заметно укрупнились) в тот момент, когда новое общество обзавелось новой идеологией.

Сложился новый общественный кодекс, появились новая элита, новые формы управления — в том числе управления сознанием, целями, стратами общества. И в хорошо знакомом Зиновьеву мире интеллектуальной обслуги появились новые обязательные фразы-пароли, новые «правила игры». Прежде цитировали основоположников и генсека Брежнева, теперь цитировали либеральных мыслителей и удачливых миллиардеров, раньше преданные люди состояли в партии, теперь — в Открытом обществе Джорджа Сороса, прежде ждали премии в квартал — а теперь грант от капиталиста. Возникли новые общественные науки, удачно заменяющие историю КПСС. Так появились желанные начальству (и столь же ненаучные, как история партии) направления науки — «историософия» и «культурология». Эти междисциплинарные формы деятельности представляли тот же самый, партийный, прием обращения с реальностью: под желанную схему подбираются удобные факты и цитаты, выстраивается удобная начальству картина мира. Среднеобразованные мальчики и девочки бойко включались в научный процесс, руководствуясь общим планом: доказать, что западная цивилизация лучше славянского дикарства. То, что данная посылка выгодна прежде всего местным баскакам, которые привыкли использовать население как рабов, а жить на Женевском озере — не мешало новым идеологам искренне верить в то, что они несут обществу свет и разум. Множество так называемых «историософов» в ходе социальных перемен славно послужили новому начальству — доказали как дважды два, что революция была антицивилизационным явлением, а первоначальные накопления и рынок — на диво прогрессивны. И, как всегда, служители идеологии были нетерпимы к нерадивым. Если утверждены общие правила игры — уклоняться от них непорядочно с точки зрения корпоративного мышления. За двадцать лет — слово к слову, жест к жесту, книга к книге — сложилась определенная общественная дисциплина ума, система оправданий для элиты, система обязательств для подчиненных, новый социальный дискурс. Появилась новая социальная мораль, новое искусство, новые ценности, новые, обязательные для поклонения авторитеты и новая манера авторитетов цитировать.

Именно в этот момент и потребовалось вмешательство Зиновьева. По той же самой логике, по какой он не мог принять диктат советской идеологии, оболванивание сознания в шестидесятые годы, — именно по этой самой логике он выступил против идеологии новой, идеологии сытых.

Призвание Зиновьева — разрушение идеологии. Его характерный писательский (он же и философский) прием — вычленение конкретного содержимого из внешне благополучной абстрактной посылки и внимательный логический анализ этого содержимого. По сути, этот метод ведет к деструкции любого обобщенного утверждения. Вероятно, если применить такой метод к религии, можно придти к отрицанию чудотворного бытия (см. например, Евангелие Толстого); впрочем, Зиновьев к собственно религиозному сознанию не обращался. Объектом его исследования было регулируемое общественное сознание, подменившее религию в современном обществе. От философии постмодернизма — а переклички имеются — Зиновьева отличала абсолютная нелюбовь к теоретизированию, он ненавидел фетиш знания, не противопоставлял знание — бытию. Зиновьев был обуян стремлением разложить феномен общественного сознания на составные части, развинтить механизм до винтика — на веру социальную конструкцию не принимал. А бытие воспринимал цельно, за его целостность и боролся. Для него коммунистическая утопия (не идеология, но утопия) была несомненным выражением цельного духовного бытия человека, его гносеологического бытия.

Идеология как субститут религии и философии стала наиболее удобным объектом для применения данного метода. В этом, и строго в этом смысле, Зиновьев и был философом: он отстаивал линию обороны философии от идеологии, он дрался за суверенность границ. «Коммунизм как реальность» (название одной из книг Зиновьева) — это социальный кошмар, но этот кошмар преодолим через понимание, через восстановление цельности бытия. Свод жизненных правил Александра Александровича — это кодекс сопротивления социальным штампам, принцип интеллектуального сопротивления. Все, кто его знал, поражались неизменности его реакции — было известно: что бы ни посулили, что бы ни произошло, Зиновьев всегда будет против. Он сознательно выстраивал оборону одиночки. Социальная жизнь есть процесс, легко редуцируемый в небытие: для того чтобы убить человека в лагере, его сначала убивают, оболванивая до состояния массового продукта. «Евангелие от Ивана», написанное Зиновьевым, есть то же самое по отношению к идеологии, чем стало толстовское евангелие по отношению к православию. Толстовская «религия» — это желание отстоять мораль от чуда и ритуала, объявить мораль естественной нормой, а «религия» Зиновьева — это метод социального поведения, исключающий любую зависимость от регуляторов социума. Общество нарочно устроено так, чтобы превратить человека в марионетку, и надо постоянно быть готовым не подчиниться приказу. Он даже написал однажды набор бытовых правил: как вести себя в таких-то и таких-то условиях, как держать себя в постоянной готовности к ответному действию. Например, он никогда не садился на стул вальяжно, закинув ногу за ногу, никогда не отдыхал в кресле — но напротив, всегда садился так, чтобы быть готовым немедленно встать.

В этом и состоит так называемая «религия Зиновьева», о которой он сам не раз говорил, и на которую любят ссылаться его ученики. На самом деле, разумеется, никакой религии Зиновьева нет и быть не может, ее и не было. Как сказал бы сам Зиновьев — это «бред сивой кобылы». Это была анти-религия. Был метод вычленения из социального бытия его идеологической составляющей — и уничтожение обособленной идеологии. Зиновьев еще в ранней диссертации показывал, как работает марксистский метод восхождения от абстрактного к конкретному — в дальнейшем он этот метод стал применять как оружие против абстракций. Абстракция — по Зиновьеву — это не генерализация представлений, не общий взгляд на предмет, но неполное знание свойств предмета. Абстракция — это представление о предмете, основанное на знании лишь одной из его сторон. Так, например, мы можем именовать «демократию» — свободой выбора. Это абстрактное заключение не есть обобщение всех свойств демократии — это лишь односторонний взгляд на демократию, по ошибке выдаваемый за ее основную характеристику. На первоначальном этапе мышления (Зиновьев всегда тщательно разбирал самую посылку к изучению предмета, начало философствования, если использовать гегелевский термин) человеку свойственно принимать отношения предмета к себе за свойства предмета, в этом субъективном фиксировании, через связь субъективных образов и возникает абстрактное представление. Подмена абстракцией фактических свойств предмета и есть обычный, чаще всего происходящий в реальности способ узнавания мира. Например, идеология использует именно это свойство мышления. И Зиновьев — именно это свойство мышления постоянно атаковал. Он был великий хирург: подходил к больному и одним движением вырезал опухоль идеологии. Правда, часто операция эта для пациента оказывалась оскорбительной — он ведь верил во что-то, а ему показывали, что предмет веры отсутствует, «Марксизм — оружие, огнестрельный метод, применяй умеючи метод этот», — сказал однажды Маяковский. Зиновьев же метод диалектической логики эксплуатировал нещадно — кстати и некстати.