Медленные челюсти демократии - читать онлайн книгу. Автор: Максим Кантор cтр.№ 33

Секуляризированное демократическое общество исключает монотеистические религии оттого, что исключает иерархию ценностей. Рациональный урок Просвещения закономерно вел именно к демократии, то есть к такому строю, где авторитет в принципе отсутствует. Авторитетом, вероятно, является разумное суждение — но в еще большей степени даже не само суждение, но способность суждения, право на суждение — то есть абстракция, знак. Знак демократии — это знак равенства, и этот знак равенства делается важнее любого утверждения, поскольку утверждение истины неизбежно несет в себе элемент иерархии (по отношению к неистинному). Там же, где утверждение невозможно, но его возможность желательна, утверждение заменяется заклинанием, образ — знаком.

Существует идол — свобода, идолу приносятся жертвы, часто человеческие.

Язычество имманентно демократии: нет духовных авторитетов, зато есть обаяние движения к прогрессу, благосостоянию, к некоей не особенно осмысленной свободе — то есть к тому состоянию, когда тебе не могут приказывать, а ты — можешь. Эта свобода — есть идеологически вмененное толпе состояние, и внушение необходимо поддерживать, постоянно гальванизируя толпу бессмысленными, но бравурными акциями. Наглее перформанс, эпатажнее платье, бессмысленнее жест — это есть сигнал подсознанию массы: она свободна! Где-то существуют тирании, злобные мусульмане готовят взрывчатку, а мы свободным образом писаем в горшочек на сцене, мажем волосы в фиолетовый цвет. Мы — свободны! И в этой общей для цивилизации свободе мы отстаиваем гуманные (а хотим, так скажем: гуманистические) ценности — равенство, братство! Иными словами, это власть стихий — ибо что есть братство и равенство вне духовной иерархии, как не слепые стихии?

Весьма существенно различать язычество дохристианское — и постхристианское. Великое язычество Древней Греции и Рима непохоже на то язычество, что мы наблюдаем в двадцатом веке, — разница состоит в том, что в промежутке между ними находится христианство и христианская этика, от которой язычество Нового времени планомерно отказывалось. Античность проживала свою историю впервые, язычество жило в сознании людей органически, не вытесняя иной духовной модели, но напротив, давая возможность иному прорасти через себя. Рядом с обобщенными фигурами куросов появлялись одухотворенные статуи, в краснофигурных вазах рядом с условными изображениями героев можно найти живые характеристики. Сказать, что только имперский Рим дал психологический портрет — соблазнительно, но не вполне достоверно в скульптурных изображениях предков (пенатах) эпохи республики мы уже находим потрясающие индивидуальные характеристики. Эпохи органически прорастают друг из друга, эта сложность естественна при живом росте. Христианская образная система не сменила античную эстетику буквально и сразу — это был долгий процесс симбиоза, завершившийся, вероятно, лишь в эпоху Возрождения. И оттого искусство Античности и Ренессанса неоднородно и живо.

Постхристианский языческий культ абсолютно однороден — из квадрата не может произойти ничего, кроме квадрата. Китайский авангардист похож на американского авангардиста, а тот неразличим с авангардистом русским они все делают одинаковые вещи. Этот культ был сознательно внедрен, и мы наблюдаем, как стремительно данный культ овладел демократической толпой. Этот нео-языческий культ возник как способ лучшего манипулирования массами, нежели то манипулирование, какое было возможно внутри христианских конфессий, средствами христианского образного искусства. Культ титанов Третьего рейха и соцреализма иногда противопоставляют абстракции и поп-арту. На мой взгляд, истуканы тоталитаризма рождены именно питательной средой авангарда: из хаоса рождаются титаны. То, что эти создания принадлежат к одному и тому же виду, что это продукты одной культурной среды — подтверждено общим видовым признаком произведений: безликостью. Колоссы Третьего рейха так же принципиально безлики, как и кляксы свободолюбивых демократов нынешней стадии развития. Безликие квадратики пионеров авангарда звали к жизни именно эту вопиющую, агрессивную безликость больших терроров. Безликих титанов в свою очередь и в свое время потеснили безликие либеральные инсталляции — но форма шаманского обращения к зрителю от этого не поменялась.

Безликое порождает безликое и сменяется безликим — манипулятивное искусство демократии может произвести лишь такую модель творчества, другой нет.

У народных избранников нашего времени — генералов КГБ и нефтяных магнатов, американских сенаторов и президентов финансовых корпораций — есть свое, адекватное им, искусство. Это искусство воплощает современную политику и этику, современное либеральное язычество — легкая необременительная абстракция, потешная инсталляция, глянцевое фото. Искусство ничего не рассказывает, ничему не учит, никуда не зовет.

Это нарочно созданное, выращенное в лаборатории демократии, антигуманистическое искусство. Оно в принципе аморально. Но мораль ему и не требуется.

Это искусство символизируют прогресс, оно торопится, его подстегивает ускоряющееся развитие техники, ему все время хочется быть современным, оно само себе присвоило название «актуальное» на том основании, что соответствует техническим достижениям. Этот аморальный, веселый бег за прогрессом с неумолимостью отменяет все воистину существующие ценности, не оставляет времени на размышления — поскольку процесс думанья не связан ни с прогрессом, ни с современностью, ни с развлечением.

Следствием этого явилось общее оглупление демократического искусства. Если сравнить искусство демократии с искусством абсолютизма или феодального общества — эффект будет ошеломляющим. Художник двадцатого века существо в принципе неумное, и в качестве именно такового востребован. Рембрандт, Микеланджело или Брейгель не просто лучше Малевича или Бойса — они прежде всего разительно умнее. И то, что обществу умное искусство в принципе неудобно и ненужно — вероятно можно расценивать как диагноз самого общества. Характерным примером стало искусство так называемого концептуализма, в котором есть что угодно, кроме собственно продуманной концепции — способность мыслить для концептуалиста не обязательна. И зритель мысли тоже не ищет. Он ищет единения в ритуале, в шаманской пляске, в жреческом действе.

Искусство воплощает порыв, оно мило веселит. Ведь победила самая прогрессивная власть на свете — и всем остается только радоваться.

Радоваться надо шумно, ярко и очень громко. Эмоции надо выражать оглушительно, так, чтобы видно было издалека. Характерной чертой языческой демократии является отрицание великого ради гигантского.

Великое демократии противопоказано — общество равных инстинктивно опасается проявлений гения, вдруг это приведет к ущемлению амбиций рядовых граждан. Гений есть воплощение неравенства, сегодня этого не нужно, «в будущем каждый человек на пятнадцать минут будет гением», сказал Энди Ворхол, прогрессивный демократический художник. Это высказывание полностью лишает смысла понятие «гений» — да такое существо, гений, больше чем на пятнадцать минут и не нужно демократии. «Демократия находит тысячу мирных и неприметных способов нивелировать человеческие индивидуальности и угасить свободу духа», пишет Герцен. Происходит так только потому и только затем, чтобы общая масса сытых чувствовала себя комфортно — ничто не должно раздражать стадо, намекать на сложную иерархию. Гений — так каждый, избиратель — так любой. Нам всем есть что сказать миру, мы все самовыражаемся, и выражаем мы все приблизительно одно и то же. Унылые монотонные пространства музеев современного искусства — высказывания из полуслов, эмоции из получувств, полумыслей, квадратики, полоски, закорючки — все это должно выражать лишь одно: общее равенство самовыражения, серое пространство свободы.