Девственницы - читать онлайн книгу. Автор: Банни А. Гуджон cтр.№ 22

Лилли сидела за столом и возилась с завтраком — свиной сосиской в куске хлеба «Гордость хозяйки». Сколько можно! Она терпеть не могла сосиски в хлебе. В сосиске много странных пружинистых комков, от горячего жира тает масло на хлебе, оно течет по руке и пачкает манжеты халата. Как только щелкнул замок на калитке, Майкл вышел из-за стола. Лилли слышала, как клацают его футбольные бутсы в спальне наверху, прыгает мяч по лестнице; глухой удар — мяч случайно ударил в стену.

— Все маме скажу! — крикнула она, не двигаясь с места. — Играть с мячом в доме нельзя! Она запретила!

Майкл просунул в дверь кухни острое личико.

— Отстань, Липучка! — проворчал он и скрылся в коридоре, продолжая бить мячом по полу.

От его насмешки у нее свело горло. Она швырнула в дверь своим бутербродом с сосиской.

— Ты… вульгарный, вот что! — завизжала она. — Вульгарный маленький паршивец!

Хлопнула парадная дверь.

Симус возил своей сосиской по скатерти. Целлофановая шкурка лопнула, и он размазывал фарш и хлебные крошки по бамбуковой салфетке. Лилли сложила в раковину пустые тарелки, сковородку, чашки и лопатку и поднялась наверх, к себе в спальню.

В изножье кровати стоял пакет с логотипом магазина «Сейнзбериз», который дала ей мама вчера вечером. В пакете были пушистая вязаная безрукавка кремового цвета, зеленая переливчатая плиссированная юбка и резиновые сапожки. Мама объяснила, что все это принесла миссис Томпсон. Дороти уже выросла из всего, но миссис Томпсон показалось, что вещи сгодятся Лилли. Она вытащила из пакета безрукавку и повесила на деревянные плечики. Она вспомнила платяной шкаф Сэди Райт с тремя юбками и двумя блузками на одних проволочных плечиках. Мама учила Лилли: лучшее, что можно сделать с проволочными плечиками, — выбросить их. Она говорила, что проволочные плечики — первый признак бедности.

Лилли прочитала, что написано на ярлыке: «На 12–14 лет. Стирать в теплой воде. Сушить в горизонтальном положении». Она встряхнула головой. А что, подумала она, можно примерить.

Юбка сползала с тощих бедер и висела до колен. Если покрутиться, свет из окна, попадающий на юбку, меняет ее цвет. Ткань блестела и переливалась, как речные камушки.

Лилли бросила халат в изножье кровати и вернулась к шкафу за безрукавкой. Надела ее через голову, с трудом просунув пухлые руки — безрукавка жала под мышками. Она пробежала ладонями по груди, наслаждаясь мягкостью и пушистостью ткани. Грудки у нее были как персики — персики, которые они ели на завтрак в Уэльсе в прошлом году. Тогда они сидели за столом, накрытым накрахмаленной белой скатертью, на которой лежали салфетки: пять лис убегали от пяти лошадей и пяти рычащих гончих. Посередине стояла белая миска, до краев наполненная персиками; каждый персик имел определенный оттенок — от ярко-красного до бледно-желтого — и был покрыт нежным пушком. До того Лилли ни разу не пробовала персики и съела четыре штуки, прежде чем ей принесли яйца в мешочек. А потом ее все утро рвало в пластмассовое ведро в комнате родителей. Она вспомнила, как дверная ручка упиралась в лоб, как дождь барабанил по оконным стеклам. Мама злилась из-за того, что не смогла выйти и купить сувениры на память об отпуске.

Внизу ныл Симус. Он не плакал, не рыдал, а монотонно гудел, как он делал всегда, когда ему бывало скучно или когда он сердился на что-то. Вздохнув, она захлопнула дверцу шкафа и медленно спустилась в гостиную, напевая себе под нос, чтобы заглушить доносящееся из кухни гудение.

Она села на ковер спиной к эркеру; оранжевые шторы в цветочек были плотно задвинуты, чтобы мебель не выгорала на солнце. Сквозь открытые окна доносились приглушенные крики мальчишек, игравших в футбол, и слышался ровный, монотонный гул газонокосилок, которые выкашивали траву в палисадниках — четыре метра туда, четыре метра обратно. От этого жужжания, похожего на пчелиное, Лилли захотелось спать.

Она вытащила мамино круглое зеркальце из тумбочки под телевизором и поставила на камин. У мамы зеркала во всех комнатах: на кухне в желтой пластмассовой рамке; здесь — круглое, двухстороннее; в столовой — встроенное в дверцу бара. Лицо в зеркале было круглое и мягкое, кожа розовая — она часто загорает по выходным на старой раскладушке на заднем дворе. Рот широкий, решительный. Губы у нее темно-красные, верхняя чуть полнее нижней. Мама говорила, что такие губы доведут ее до беды. Лилли отвела зеркальце подальше: кремовая безрукавка, зеленая юбка, босые ноги.

Интересно, о какой беде толкует мама? Лилли помнила, как мама вздыхала при целом выводке тетушек, приезжавших в гости. Все сидели за кухонным столом, качали головами, а потом поставили чашки и устремили печальные взгляды на Лилли, как если бы не обвиняли, а жалели ее.

Она перевернула зеркальце той стороной, которая увеличивала, и раскрыла рот, разглядывая в темноте свое горло. Потом высунула язык и стала смотреть, как слюна смачивает нижние зубы.

Солнце пекло затылок даже через занавески. Она причесалась пятерней. Ей стало жарко, как, наверное, жарко фарфоровым кошкам миссис Томпсон. Потом она убрала зеркальце обратно в тумбочку и побрела в кухню, ведя рукой по прохладной стене, выложенной кафелем. Мамы не будет дома до пяти часов.

На плите стояла большая «семейная» банка томатного супа, в хлебнице остался один кусок хлеба для тостов. Поскольку Лилли не завтракала, она проголодалась. Она вскрыла банку и вылила немного супа в кастрюлю, чиркнула спичкой о полоску на спичечнице в виде полицейского, стоящей на раковине, и помешала красную жидкость. От нагревания жир в супе растаял, и жидкость стала менее вязкой; на поверхности появились оранжевые пузырьки. Лилли было знакомо такое состояние: разжижение от жары. Как будто все внутри плавится. Она не понимала, почему так происходит, но четко ощущала все фазы перехода. Сначала бывало холодно и странно; она казалась себе дурой, и было очень жалко себя. Потом, когда очередной мальчик брал ее за руки и задирал их над головой, у нее как будто начинали таять все кости внутри. Она часто испытывала такое чувство — на сеновале, на дорожке за гаражами, на булыжниках у почты. Было темно; светила только луна. Лилли любила луну. Ей нравилось, что в лунном свете ее кожа кажется желтой и мягкой, как воск. Вот что она чувствовала, когда очередной мальчик задирал ей руки над головой при лунном свете. Она сравнивала себя с зажженной свечой: живая и в то же время холодная. Она заранее предчувствовала момент таяния, оплывания; когда ее бросало из холода в жар, она уже ничего не могла с собой поделать.

— Уп, уп!

Лилли со звоном уронила ложку на пол — линолеум забрызгали красные пятна — и обернулась. Из-под стола, из-за загнутой скатерти, виднелась белая голова Симуса. Улыбаясь, она подняла ложку и долила в кастрюлю еще супа, довела его до кипения и разлила в две миски — себе из черного огнеупорного стекла с маргаритками, братишке в миску с лисенком Бэзилом. Его миску она наполнила до краев и подтолкнула по полу к его вечно ободранным коленкам.

— Леб! — Симус хлопнул ладонью по полу. — Леб, леб, леб, леб!

Лилли разломила кусок хлеба пополам, положила одну половинку на блюдце и поставила на пол у ног. Он высунул руку из-под скатерти и утащил миску под стол. Она слушала, как он шумно хлебает суп и чавкает хлебом. Иногда Симус вызывал у нее отвращение, но сейчас, когда часы отсчитывали последние утренние часы и из-под стола доносились хлюпанье и чавканье, она вдруг ощутила необъяснимую нежность.