– Ладно.
Они сели за стол и переделали пьесу под Роури в главной роли. Начало получилось немного неуверенным, но потом пьеса пошла великолепно. Роури был настоящий глазгоский работяга, а режиссер – настоящий английский франт из высшего общества. Дойдя до конца третьего действия, режиссер сказал:
– Стоп. Я был не прав. Я был не прав, а вы – правы. Я БЫЛ НЕ ПРАВ, А ВЫ ВСЕ БЫЛИ ПРАВЫ!
Он сильно стукнул лбом об стол и продолжал биться, пока его не остановили, потом бросился к Хелен, обнял ее, зарылся лицом в ее волосы и пробормотал:
– Прошу тебя, будь снисходительна ко мне, Диана, то есть Хелен.
И разрыдался. Выглядело это все довольно отталкивающе. Он был в отчаянии, но на самом деле он предвидел такой исход.
Возвращаясь тем вечером в Глазго, я сильно волновался. Я считал себя порядочным и надежным человеком, но вышло так, что я пообещал Дэнни порвать с труппой, а через несколько часов пообещал труппе, что буду участвовать в их ночном представлении в течение трех недель. Был у меня и еще один повод для беспокойства. Начинались каникулы, и это означало, что Дэнни остается без работы как минимум на два месяца. Она была слишком молода и слишком мало зарабатывала, чтобы получить государственное страхование. И даже если бы она подала заявление, должен был бы прийти инспектор, чтобы проверить ее арендную книжку. А если он обнаружит, что она живет со мной, то ей окажут в пособии на том основании, что она находится в сожительстве, то есть получает кров и еду за то, что спит со мной. Идея о том, что женщина, живущая с мужчиной, – это работающая по найму проститутка, относится к одному из наиболее практичных тезисов консервативной экономики. Она позволяет государству экономить для казны много денег. Вот почему и в 1982 году правило о сожительстве сохраняет свою силу и будет сохранять ее до Третьей мировой войны. Сейчас я понимаю, что это неизбежно, но тридцать лет назад я не мог так спокойно смотреть на вещи, потому что знал, что моя стипендия может закончиться раньше, чем мне ее продлят. Я очень хотел, чтобы Дэнни нашла временную работу, но с биржи не поступало никаких предложений. Биржи труда. Сейчас они уже не существуют. Биржи предлагали работу, если появлялись вакансии, а в случае отсутствия мест выплачивали страховку и пособие за соседними стойками, а иногда и за одной и той же стойкой. Рядом на скамейках сидели безработные моряки, безработные клерки, обанкротившиеся бизнесмены, одинокие женщины с детьми. Все было очень просто. Теперь у нас есть Центры вакансий, Реестр профессий и Центр социальной безопасности, которые находятся в ведении разных министерств. Бюрократическая машина разрослась и усложнилась, чтобы быть в состоянии справиться с возросшей и осложнившейся и безработицей. Очень практично. (Вернись к Дэнни.) Хорошо.
Хорошо, Дэнни была моей проституткой, раз уж так определяют ее статус наши власти, а содержать проститутку было для меня в те дни непозволительной роскошью. Конечно, она могла бы сказать, что у нее нет дома, и тогда ее поселили бы в одно из тех заведений, из которою я ее забрал, но я не хотел терять ее. Я любил и ее нежно за то, что она любила меня так же, но мне очень не нравилось, что с ней связано с только проблем. Я ненавидел ее сияющее лицо, которым она меня встретила, всем своим видом выражая, что в мире не может быть никаких проблем, раз я вернулся к ней. Под моим тяжелым взглядом она сникла. Да уж, по сравнению с Дианой или Хелен она казалась coвсем, совсем простушкой.
– Что случилось, Джок? – тут же спросила она.
– Ничего. Пойдем в кино.
Со страшным раздражением заплатил я за места в кинозале, но все равно, это было лучше, чем сидеть дома. Шел фильм с Бетт Дэвис – история о сообразительном нью-йоркском театрале, который живо напомнил мне о труппе, оставшейся в Эдинбурге. Фильм мне не понравился, но я выиграл время, чтобы составить оправдательную речь для Дэнни, которую произнес только на следующее утро. Не досмотрев до конца, я поднялся и сказал:
– Предлагаю пойти куда-нибудь пропустить по стаканчику.
– Мы не можем себе этого позволить, Джок.
– Ну что ж, оставайся, а я схожу выпью. Мы вошли в «Лаундерс-бар» на Саучихолл-стрит за пятнадцать минут до закрытия, в те дни все пабы в Глазго закрывались в девять вечера. Я быстро выпил несколько порций виски. Никогда до того дня со мной такого не бывало. Видимо, я предполагал, что мне придется частично убить ее, и потому хотелось принять обезболивающее. Моя жертва обезболивающее принимать отказалась, и я выпил ее порции тоже.
Той ночью наша любовь была ужасающе гадкой. Дэнни расцарапала мне всю спину, а я мысленно стегал ее плетью и насиловал вместе с Джейн Рассел, Хелен, Дианой и Бетт Дэвис, все они были в рабочих комбинезонах, в замке, в пещере, и я насиловал их, потому что КАКОГО ЧЕРТА ЭТИ ШЛЮХИ СДЕЛАЛИ МОЮ ЖИЗНЬ ПРАКТИЧЕСКИ НЕВЫНОСИМОЙ. Я чувствовал, как ее влагалище засасывает меня, пытаясь не дать мне вырваться из этого убежища, где мне когда-то так нравилось лежать, а она нежно и мягко охватывала собою мой член, но этого никогда больше не произойдет, никогда, никогда, никогда больше этого не будет.
– Ах, ты умеешь быть такой твердой там? Дорогая, я могу быть еще тверже!
Не помню, сказал я это вслух или только подумал. Я довел ее до слез, но едва ли это были слезы радости. Если бы она плакала от счастья, ей гораздо труднее было бы вынести то, что произошло потом. Наступил рассвет, и я сказал ей жестко:
– Довольно.
Я встал, умылся, побрился и оделся. Конечно, у меня было похмелье. Тут я с ужасом вспомнил, что забыл надеть презерватив. Я принес ей чашку чая в постель, потом стал расхаживать по комнате, произнося свою речь. Звучи да она примерно так:
– Дэнни, выслушай меня внимательно. То, что я собираюсь сказать, прозвучит жестоко, но на то есть причина, и даже ты поймешь, в чем дело. Я имею в виду деньги. Нам нужно больше денег, потому что сейчас у тебя нет работы, а моя стипендия заканчивается, и ее не хватит на двоих. Это значит, что я должен каким-то образом заработать денег, что и собираюсь сделать. Кажется, сейчас появился шанс, что эта эдинбургская пьеса может пройти успешно. Поэтому я собираюсь сегодня утром вернуться в Эдинбург, и не исключено, что в ближайшие две недели мы не увидимся. Я буду писать тебе, разумеется, каждое утро я буду посылать тебе открытки, потому, что люблю тебя. Вот здесь, на каминной полке, арендная книжка и пять фунтов на еду и самое необходимое. Не сочти за низость, но я знаю, что у тебя весьма скромные потребности. Дэнни, ты поцелуешь меня на прощанье?
Разве можно представить себе более здравую, осмысленную и практичную прощальную речь?
Но мои слова были ложью. Их истинный смысл был против Дэнни. Ведь речь моя значила: «Ты не едешь со мной в Эдинбург. Ты никогда не увидишь меня за работой, никогда не познакомишься с моими новыми друзьями, никогда не будешь жить интересной жизнью, потому что ты не из моего социального класса. Ты всего лишь моя шлюха, которую я держу дома. Ты – роскошь, которую я не могу больше себе позволить, но я продолжаю содержать тебя из каких-то сентиментальных соображений, чтобы продемонстрировать, что я лучше, чем ты, хотя изрядно устал от тебя».