Свободная ладья - читать онлайн книгу. Автор: Гамаюнов Игорь cтр.№ 44

Витька Афанасьев и Мишка Земцов, возвращаясь из школы, успели увидеть лишь, как сома затаскивали по слегам на полуторку – подпирая его досками и руками, как он, влажно-сизый, тяжело перекатился в кузове, блеснув белым брюхом, и вдруг, будто опомнившись, изогнулся, разевая пасть, и хрястнул хвостом по спешно поднятым бортам. Этот эпизод они пересказывали несколько дней, причём Мотик утверждал, будто сом оказался таким тяжёлым, потому что при разделке на консервном заводе у него в брюхе обнаружили пушечное ядро турецких янычар, которое он, надо полагать, по глупой жадности, заглотнул ещё триста лет назад и не мог от него освободиться. Мотика подняли на смех, но его версию про пушечное ядро пересказывали с азартом.

Усидеть на уроках теперь было особенно трудно. Отвлекало всё: синий клочок неба в окне, воробьиный гвалт в сплетениях голых веток, колокольчиковый смех рыжей Риммы и крендельки Катиных косичек, аккуратно сплетённые под затылком. «Надо же, совсем как у мамы!» – снова удивился Витька.

Он тут же вспомнил, как недавно застал мать читающей письмо, пришедшее отцу из Саратова: склонившись над листком, развернутым у швейной машинки, она будто заглядывала в бездонную яму, а на лице – странная смесь ужаса и радости.

– У него там сын, – вдруг сказала мать Витьке, – всего лишь на полгода младше тебя! Я так и знала…

Мать не стала объяснять, что именно знала, но, сосредоточив свою сыщицкую мысль, он понял: через полгода после того, как он, Витька, там, в саратовском Заволжье, родился, у него появился брат. Только – где-то в другом доме. И у другой женщины. То есть уже тогда, за год до начала войны, отец метался из одного дома в другой, как здесь переезжал с места на место в поисках чего-то несбыточного. А теперь, после стольких лет, после мытарств по южным селам Молдавии, та женщина предлагает отцу, бросив их, вернуться в Саратов.

Обида на отца, на его тайную предательскую переписку готова была овладеть Витькой, но противоестественная смесь ужаса и радости на лице матери озадачила его: почему – радость? Потому что предугадала это предательство? И, может быть, желала его? Но как такое может быть, не понимал он: жить с человеком, желая, чтобы он тебя предал?

Но и от этого происшествия отвлекали Витьку заботы наступавшей весны. В зарослях орешника, что тянулись за селом вдоль дороги, они с Мотиком срубили несколько длинных, довольно ровных хлыстов, очистили их от веток и зеленоватой кожуры, набухшей уже весенними соками, подвесили в сарае, привязав к каждому груз, – сушить. Из них должны получиться отличные удилища. А потом началась лихорадка обмена: мальчишки-рыбачки ходили друг к другу с коробками крючков, подолгу перебирали их, меняя бронзовый на серебристый, третий номер на пятый.

В этот день, когда он отправился к Мотику меняться крючками, случилась у него странная встреча с Катей. Он увидел её на самой верхней в селе дороге, откуда открывалась вся днестровская пойма, у разбитой церкви – так здесь называли уцелевший после артобстрелов в 44-м высочённый дугообразный остов. Вокруг него, в зарослях лопухов и верблюжьей колючки, громоздились каменные куски порушенных стен. Катя шла в магазин с потёртой дерматиновой сумкой, в лёгком сиреневом пальто и красно-клетчатом платке, сбившемся на плечи. Крендельки её косичек отблёскивали на солнце, а сияющий взгляд, словно боясь выдать что-то, ускользал от строгих сыщицких глаз Афанасьева.

Остановились, о чём-то разговаривая. О чём? Не помнит Витька. Осталось лишь необычное ощущение лёгкости, словно пригревшее солнце растворило их обоих в текучей синеве, плывущей над арками разбитой церкви. И еще: он наконец поймал Катин золотисто-карий взгляд, почувствовав его как прикосновение, радостное и нежное, увидел её заалевшее от смущения лицо, дрогнувшие в улыбке губы.

Она тут же заторопилась, пошла, почти побежала. И на ходу, обернувшись, махнула рукой. Этот взмах, и улыбку, и взгляд, и текучую синеву он носил в себе весь этот длинный весенний день, повторяя откуда-то возникшие строчки: «Я в распахнутое небо улечу с тобою вместе…»

А потом лёд на Днестре треснул и, распавшись на части, двинулся по извилистому руслу на юг, к лиману, откуда упорно дул тёплый ветер. На школьном дворе, за сараем, где был склад спортинвентаря, на просохшем, хорошо утоптанном пятачке началась игра в ножички – мальчишки, кидая, ловко втыкали их в очерченный круг земли, деля её на куски-царства. Побеждал тот, кто нарезал себе больше.

Тут же, возле ребят, крутилась Ласка, наблюдавшая за игрой, – она снова сопровождала Мусью в школу и обратно. История с проверкой его работы ещё не закончилась, но почему-то отодвинулась во времени.

И в эти же дни, после звонка на перемену, Александр Алексеевич, захлопывая журнал, собираясь уходить в учительскую, окликнул Афанасьева:

– Виктор, на минутку.

Они шли по коридору, и учитель объяснял, что такое сценический монолог. Как его произносят. Как гримироваться. Какой костюм предпочтителен.

– Интересно?

– Да. А зачем мне это?

– В смотре самодеятельности должны быть номера на разных языках. В том числе и на французском. Ты мог бы исполнить монолог Гуинплена – «человека, который смеется».

– Но на французском же никто не поймёт.

– Я буду вести синхронный перевод.

Витька пришёл домой с томиком Гюго, взятым у Бессонова, мучимый сомнениями: смотр должен проходить на сцене клуба с ребятами из молдавской школы. Как они, с трудом говорящие по-русски, отнесутся к монологу на французском? В лучшем случае будут перешёптываться и щёлкать семечки. В худшем – шуметь и что-нибудь выкрикивать. К тому же нужно запомнить текст на французском языке, да и картавинка у него до сих пор не получалась. Нет, надо отказаться.

И он пошёл к Мусью отказываться.

2 Жизнь без риска

Какими тёплыми и светлыми стали вечера! Горящая лампочка под металлическим абажуром, на столбе, у клуба, в отсутствие сумерек выглядит нелепо. По просохшей дороге уже носятся мальчишки на велосипедах, а в сквере, напротив милиции, гуляют парами девчонки в расстегнутых пальто, без конца над чем-то смеются, глядя по сторонам. Витьке кажется: это над ним смеются – над его нескладной мосластой фигурой, торопливой походкой, мятой кепкой, надвинутой на глаза.

Вот она, дверь из камыша. Сумрак пристройки. Постучал. Голос учителя:

– Entrez!

Потрескивают дрова в «буржуйке». Возле неё на чурбачках – Вовчик Гвоздик с Венькой Чубом, на табуретке Мишка Мотик, о чём-то торопливо говорит. Александр Алексеевич – у стола, на своём гнутом стуле. Ласка из-под топчана вылезла, ткнулась в Витькины колени.

– Вон чурбак свободный, садись. И давай Михаила дослушаем.

Мотик, по его словам, видел рядом с пристанью, там, где огороды подходят вплотную к берегу, самую настоящую, правда, полузатонувшую шлюпку, примкнутую цепью к стволу старого осокоря. Чья она, такая дырявая, и кто волок её на буксире от самого лимана, неясно. Зато понятно – вряд ли она кому-то понадобится и тот, кто погорячился, притащив её в Олонешты, наверняка «забыл о ней думать». Было бы неплохо узнать, кому принадлежит эта рухлядь, договориться, чтоб отдал, отремонтировать и ездить на ней в гирла – ставить вентеря.