Одно сплошное Карузо - читать онлайн книгу. Автор: Василий Аксенов cтр.№ 72

В метрополии нет более захватывающей темы для разговоров, чем эмиграция, и наоборот, мы здесь каждое утро перелистываем «таймзы» в надежде (чаще всего тщетной) найти литературные новости из Москвы. Конечно, нам здесь легче представить реальное положение вещей: помнит еще собственная шкура «руководящую роль партии». Оттуда гораздо труднее вообразить зарубежную русскую литжизнь, сужу по собственному опыту.

Предположим, в переделкинской ночи, заполненной шорохом коротких волн, одинокий литератор вылавливает сообщение такого рода: «В Нью-Йорке в издательстве «Серебряный век» вышел новый сборник прозы В. Аксенова…» Воображение немедленно вызывает к жизни кабинет пусть небогатого, но стильного издательства, интерьер по мотивам Одри Бердслея, шефа издательства с его мягкой улыбкой и бородкой клинышком. Увы, не ошибется воображение только в последнем, т. е. в шефе. «В портфеле издательства много других интересных произведений», – продолжает радио, и, конечно, невозможно представить себе этот портфель буквально, именно как объемистую тару чудесного энтузиаста Гриши Поляка, в которой он носит весь свой «Серебряный век».

Нелегко, конечно, москвичам и представить, что издательство «Ардис» с его штатом в четыре человека, включая хозяина и хозяйку, высится здесь, как колосс, среди славных эмигрантских начинаний.

Мера отрыва очень велика, а толщина советского войлочного занавеса основательна. Вот любопытный пример его эффективности. Американские путешественники недавно встретились с советскими писателями, и в разговоре выяснилось, что никто из последних не представляет себе внешности Леха Валенсы, ни разу не видел его портрета. С другой стороны, мы знаем, какие обратные результаты дают эта войлочная стена и тотальная пропаганда: США представляется как страна всеобщего счастья, безработица и преступность – это, конечно, их обычные враки, издательство «Серебряный век» тихо процветает на вершине небоскреба, Валенса проходит через толпу двухметровым Аполлоном.

Если же без пространственных искажений взглянуть на эмигрантскую литературную жизнь, то она, конечно, может показаться жалкой. Тиражи наши мизерны, издатели наши – это энтузиасты, трудящиеся в подвалах собственных квартир, гонорары, чтобы не показаться ничтожными, предпочитают просто отсутствовать.

Можно, конечно, утешиться сравнительной статистикой. Вот, предположим, роман выходит на Западе тиражом в 2000 экземпляров и расходится среди эмиграции третьей волны, которой, как известно, проживает в мире около 300 000. Не означает ли это, что такой роман разошелся бы в Советском Союзе тиражом в 2 000 000? Утешились.

По этому принципу эмиграция со страшной силой бьет метрополию числом писателей на тысячу населения. Вспомнив из Б. Слуцкого – «когда русская проза пошла в лагеря», – можно сказать, что сейчас русская проза пошла за кордон, если, конечно, не считать русской прозой этих партийных «деревенщиков». Русскому эмигранту быть писателем так же привычно, как китайскому – поваром. Предпочитаю не развивать опасную тему «Что лучше – китайская кухня или русская литература» и читателям этого не советую.

Как-то раз мы с приятелями пытались подсчитать, сколько писателей за последние годы оказалось либо во внешней, либо во внутренней эмиграции. Получалась основательная цифра, что-то около двух сотен, но вот недавно одна американская исследовательница, составляющая библиографию «Самиздата» и «Тамиздата», сказала, что у нее лишь в предварительном списке около полутора тысяч имен и по расчетам прибавится еще тысяча. Это, по сути дела, просто феномен второй культуры, а если измерить феномены параметрами, скажем, таланта или искренности, то культурам придется поменяться местами.

Словом, недостатка в пишущей братии явно не наблюдается. Наблюдается недостаток в братии читающей. Предложение катастрофически превышает спрос. Интеллигентный русский читатель подгибается под тяжестью книг. Эмиграция не может прокормить свою литературу, а остальное цивилизованное человечество пока что явно предпочитает продукцию беженцев другого, упомянутого выше, великого народа.

Можно, конечно, рассуждать «высокими материями», дескать, не для брюк же пишем, не для автомобилей, не для шляп же, для будущего, для новой России, для радостно пробудившихся миллионов… Увы, для того, чтобы процесс этот продолжался, нужны нам брюки, и шляпы, и автомобили. Старым профессионалам деваться некуда, будут писать и без брюк, но молодежь может отчаяться, попросту уйти из русской жизни.

На конференции в Лос-Анджелесе профессор Джон Глэд [269] , не мудрствуя лукаво, сказал: «Дайте мне сто тысяч наличными, и я спасу русскую литературу». Я думаю, что цифра занижена по крайней мере в десять раз. Точка опоры должна весить хотя бы миллион, стоимость одного крыла реактивного истребителя. Миллион – это два года существования шикарного русско-космополитического журнала, вдребезги убыточного, но дающего литературе в изгнании новую скорость, новые возможности поиска и отбора, контакт с западной культурой, не говоря уже о профессиональных гонорарах, то есть поводе для пристойной жизни. Ну а потом… в лучших традициях господина Манилова построим высокую-высокую башню и будем с нее смотреть на Москву.

Однако предположим, что никаких этих низких материй и проблем не существует и все обстоит столь благополучно, что можно поговорить и о литературных нравах.

Мандельштам когда-то писал, что русская литература родилась под звездой скандала. Возня с галошами в передней то затихает, то вспыхивает вновь. Может быть, это норма неподсоветской литературной жизни, но все-таки хорошо бы в наших спорах почаще употреблять сослагательное наклонение. Недостаток его приводит к давке, гениям эмиграции становится тесновато. Я бы сказал, что мегаломания – главная беда нашей литературной жизни, из-за нее и коммуникации не можем наладить, нередко те, кто дома были вполне приятными интеллигентами, на Западе превращаются в чванливых гениальных жлобов.

Оно в общем-то понятно: насиделись люди по углам в непризнанности, в униженности, решились на вызов, на прорыв, на «поступок» и теперь, понятно, ждут вознаграждения. Приезжают наши гении за признанием, за «нобелями» (с акцентом на «лями»), приезжают просвещать и изумлять Запад, а когда тот упорно не изумляется и не просвещается, возникает вот именно та самая мандельштамовская «возня с галошами» среди своих, расталкивание локтями, либо поза обиды в углу, либо «кучкование», раздача титулов – «крупнейший из ныне живущих, Ваше Превосходительство…».

Через океаны плывут обиды. Предположим, писателю, живущему в Сан-Франциско, кто-то говорит, что писатель, осевший в Копенгагене, написал хорошую книгу. Пережить это, конечно, выше сил, и появляется фраза типа «если то, что Он пишет, называется литературой, значит, Я делаю что-то другое». Фраза, которую, конечно, можно повернуть любым концом, плывет к адресату, обрастая по пути преотвратительной слизью.