Фундаментальные вещи - читать онлайн книгу. Автор: Тициано Скарпа cтр.№ 22

— Все лучшее практически у тебя дома. Тебе повезло, — вот до чего договорился один мой приятель, работающий травматологом в Вероне. Потом до него, наверное, дошло, он попытался как - то поправиться. — То есть я хотел сказать… В общем… Извини.

Я говорил с медсестрой, она все подтвердила. Доктор Миссалья не замужем, у нее нет детей, она самозабвенно отдает себя своим маленьким пациентам. Дети в отделении обожают ее, они стремятся навещать ее и после выписки. Дети называют доктора "мамой Джанной".

У меня и Сильваны взяли кровь. Если мы не подойдем для пересадки костного мозга, надо искать внешнего донора. Возможны и другие варианты. Какие? Я должен им доверять. Доверять врачам, доктору Миссалье, маме Джанне. Ночи напролет я провожу за компьютером в интернете. Собираю информацию, изучаю предмет, сравниваю потенциал разных клиник в Италии, за рубежом, знакомлюсь со статистикой, советами родителей, читаю их рассказы, просматриваю истории болезни их детей. Тебе я пишу редко, потому что каждая строчка, написанная здесь, отнимает, как мне кажется, ценное время у моих изысканий. Чего же я ищу? Для чего это нужно? Успокоить себя, угомонить свою совесть, убедиться, что не стоит менять клинику, переезжать в другой город, что и так хорошо, я должен довериться специалистам этой клиники, именно в этом меня заверяли все мои друзья и знакомые - врачи, с которыми я говорил.

Сильвана провела с тобой несколько ночей в больнице, но ее отправят домой. Медсестра сказала, что иногда, при наличии мест, они оставляют в больнице мать, чтобы разлука матери с ребенком не оказывала лишнего травматического воздействия в момент госпитализации, особенно когда младенец еще сосет грудь. Я навещаю тебя, как только могу. Захожу в здание больницы, вечно норовлю заплутать в лифтах и коридорах. До сих пор не запомнил дороги. Очевидно, мне этого не хочется, я отказываюсь запоминать дорогу, не хочу признавать, что ты там. Следую указателям в: детское отделение онкогематологии. Это лейкемия. Это рак крови. Нужно набраться смелости написать эти слова и заглянуть им в глаза.

В глубине детского отделения общей гематологии есть изолятор, куда посетителям доступ не разрешен. В нем содержатся дети с тяжелыми формами лейкоза, а также дети, недавно перенесшие трансплантацию. Малыши находятся в иммунодепрессивном состоянии и подвержены всевозможным инфекциям. Жизнь — это не гигиена, здоровье грязно. Я благодарю бога за то, что эта дверь надежно закрыта. Я бы не смог посмотреть в лицо этому ужасу. Я представляю его спокойным, личиночным, с белыми щеками и большими глазами. Что-то происходит внутри детских тел, из них убывает сила, они выцветают и слабеют. Бесшумно, воспитанно. Бледные свечки. Они затухают, не доставляя хлопот.

Скоро и ты окажешься здесь.

Я слабак. Я не могу дать отпор всему страданию, накопившемуся в этом месте. В этом отделении, в этой больнице есть еще дети, много детей, но я не в силах переживать и за них. Твоя болезнь вызвала у меня непредвиденную реакцию. Я начал сторониться людей. Я воздерживаюсь от разговоров с другими родителями. Мне никто не симпатичен. Иногда я делаю вид, что не понимаю, как будто я глухой или иностранец. Точнее, инопланетянин.

Сегодня в вестибюле отделения сидела очень молодая пара. У нее вокруг головы была повязана темно-желтая косынка, напоминавшая не хиджаб, скорее крестьянский платочек былых времен. По виду эти двое были восточные европейцы. Они что-то очень быстро говорили друг другу. Ребенка почему-то держал он. При этом он выговаривал ей за что-то, она смотрела вниз. Я был рад, что они общались на иностранном языке, это позволяло мне не понимать, о чем они говорят. Таким образом, в меня не входило новое отчаяние. Слова как кровь, они текут повсюду. Если они слабы и больны, то пропитывают собой все вокруг.

Мне захотелось кофе. Кофейный автомат стоял в вестибюле другого отделения. Возле большой стеклянной стены зиккурата сидела пожилая пациентка. Ее застывший взгляд был устремлен туда, наружу. Интересно, давно ли ее положили? Ей не хватало полноценной жизни. Шел дождь. Вода стекала по наклонной стеклянной плоскости зиккурата и затуманивала вид. Мы были высоко, на пятом этаже, но в этот предвечерний час окрестностей не было видно, не было видно и освещенной окраины города.

То же самое творится и со мной, даже когда не идет дождь. Я не вижу того, что снаружи глаз. Я вижу только тебя, думаю только о тебе.

Я смотрю на тебя сквозь стеклянную дверь твоей палаты. Ты лежишь в кроватке с высокими бортиками, покрашенными в зеленый цвет. Тебе… Мне больно об этом писать. Тебе вставили в животик несколько трубочек. Скоро они начнут делать тебе первый цикл…Не могу об этом писать. Не могу думать, что…

(Кому же я писал? Кому пишу? А, Марио? Вместе с кем я был? Ты не можешь вот так меня бросить. Не можешь оставить меня одного, здесь, на этих страницах.)

Я не хочу уступать. Не хочу сдаваться. Я должен быть сильным ради тебя и Сильваны. Я хочу по-прежнему выходить с тобой, собирать для тебя коллекцию пейзажей, описывать тебе дождь. Сегодня утром, закончив с клиентом, я прибежал домой, схватил твою пустую коляску и прогулялся как в прежние времена, как несколько дней назад.

Я иду по мокрому берегу. Море испаряется, чтобы больше не расставаться с небом. Очертания пропадают.

Если присмотреться, в конце береговой линии, направо, видны прозрачные контуры. Здания слабо обозначают свою форму, выступая из облаков небоморя. Они словно тонкая бесплотная пленка, наклеенная на небо.

Дворец кино пуст. Всю зиму в нем никого нет. Фестиваль всего лишь исключение, несколько дней видимости, иллюзия. Настоящий показ проходит сейчас, в накрепко запертых, безлюдных кинозалах. Жаль, что не бывает фестивалей темноты. Зрители во все глаза смотрят на темный экран. В зале ни огонька. Даже световые дорожки для подсветки ступеней и указатели аварийного выхода должны быть полностью выключены. Зал погружен в кромешную темноту. Я иду по берегу и смотрю на дворец кино. Он таит в своем опечатанном чреве неосвещенный зал и совершенно темный экран. Сейчас я снаружи и как будто внутри. Я смотрю этот совершенно темный фильм, пока иду по берегу с твоей пустой коляской.

Чайки светло-серого цвета. Это цвет волны и ее гребешков, цвет насыщенного влагой воздуха. Чайки — это сгустившийся пейзаж, частицы небоморя. Летающие брызги облаковолн. Хотя внутри себя они скрывают алую кровь, они переносят в вышине горячую кровь, вздымая ее в небо распыленной серой воды.

Но и облака, впейся в них клыками дракон, или волны, ухвати я их зубами изо всех сил, и они брызнули бы своим горячим жизненным соком, своим алым здоровьем, думал я, когда в кармане зазвонил телефон. Это была Сильвана:

— Я несовместима, — сказала она сквозь слезы. — Не понимаю, это же мой ребенок. Я его родила, и я с ним не совместима.

Я попытался ее успокоить. Снова, в который раз, я объяснил ей то, что она уже слышала. Материнство или отцовство никак не связано с донорской совместимостью при пересадке костного мозга. Но поди объясни ей что-нибудь с помощью простых слов и заложенного в них смысла. Я могу лишь утешить ее звуком своего голоса.