Полубрат - читать онлайн книгу. Автор: Ларс Соби Кристенсен cтр.№ 105

Страница

Наконец, мы пришли собственно на телеграф. Здесь стояла очередь. Отсюда отправлялись самые важные сообщения, те, в которых речь о жизни и смерти, и их не скажешь по телефону, потому что голос ненадёжный инструмент, он грешит интонациями, оговорками, утрированием и двусмысленностью, а в телеграмме ошибки исключены, она молчалива и однозначна, это язык трагедий и любви. За восемью пультами работали восемь женщин. Из них тоже никто Болетту не узнал. Мы не разговаривали. Телефон пагубно действует на нервы и слух, поэтому телефонистам запрещено работать более четырёх часов кряду. Телеграф калечит в основном руку и пальцы, нередко вызывая у телеграфисток судороги и артриты. Мама написала текст на бумажке и, когда подошла наконец наша очередь, отдала записку оператору, а та отыскала нужные коды и отстучала несколько коротких, но полных глубокого смысла слов, и мне легко представить себе, как в ту же минуту Радист на «Белом медведе» получил сообщение, перевёл значки в буквы и пошёл на камбуз отдать телеграмму Фреду Нильсену, этому салаге. От природы Радист был, думается мне, большой шутник, его подмывало выставить на смех неразговорчивого, себе на уме молокососа, которого не взяла даже морская болезнь и который, говорят, подавал большие надежды в боксе, а спасовал перед обычным качком из Трёнделага. — Эй, Нильсен! — орёт Радист на весь корабль. — За тобою мамочка заскучала! — Те, кто случились в этот момент на камбузе, осклабились и заржали, а Фред, думается мне, смутился, нахмурился, выхватил бумажку и сунул в карман и только позже, во время своей вахты, вытащил её, прочитал те несколько слов, что написала мама, и выбросил в море, где проплывали мимо льдины, похожие на грязные корки, и бились в корпус, не давая Фреду спать.

Он не ответил маме. Каждый день она ждала, что принесут телеграмму с «Белого медведя», хоть одно словечко, весточку — мол, жив-здоров. Телеграмма не приходила. Мама кидалась к двери на каждый звонок, чтоб обнаружить на пороге очередного торговца, вознамерившегося впарить ей домотканый коврик, или душеспасителя из Свидетелей. За это время она спустила с лестницы роту таких. И поседела. Мы с Болеттой боялись пикнуть, любая мелочь выводила мать из себя, одно время мы стали опасаться за её рассудок, и Болетта шёпотом втолковывала мне, что ждать — это искусство, овладевают им медленно, а учитель один — всё то же время. Оно шло, шло, и однажды, хоть от Фреда по-прежнему не было ни слуху ни духу, ни буквы ни звука, мама успокоилась, словно поняла: это — судьба, и покорилась ей, обуздала ярость, а когда вечером, перед летними каникулами, в дверь снова позвонили и мама даже не дёрнулась с места, мы заключили, что ожидание принесло в её душу мир, так же ждала искушённая в этом искусстве Пра, не мелочно считая часы и дни, а отдаваясь всей полнотой души ожиданию, которое становится единственным делом в жизни, и я сам пошёл открывать дверь. Оказалось, Педер. Из-за его плеча выглядывала улыбающаяся Вивиан. Я не виделся с ними довольно давно. Обрадовался. У меня есть друзья, они навещают меня. — Не здесь ли живёт малоформатный большой писатель? — спросил Педер. Я отвесил глубокий поклон и впустил их в дом, мы обосновались в нашей комнате (язык всё не поворачивался называть её моей), Вивиан хотела поиграть с коробочкой смеха, но я забыл поменять батарейки, тогда она спросила: — А Фред уехал? — В армию призвали, — ответил я. Педер присвистнул, высоко и протяжно: — Родина в надёжных руках. Наконец-то мы можем спать спокойно. — Вивиан посмотрела на меня: — А где? — Я задумался. Ложь уже обрела форму. Теперь она готова была простым делением превратиться в две лжи, а потом в четыре, и так пойдёт, чистая биология. — Это секрет, — ответил я. Вивиан потупилась: — Секрет? — Педер снова рассвистелся, надо было срочно переводить разговор на другое. Я хлопнул Педера по плечу. — Слушай, а мамин натурщик не может ещё раз сводить нас в киноклуб? — спросил я нарочито громко. Он резко оборвал свист. — Мама с ним покончила. — Покончила? Так она дорисовала портрет? — Педер неожиданно разозлился, встал. — Ты слышал, что я сказал, нет? — Слышать я слышал, но не понял. — Вивиан смотрела в другую сторону, от неё помощи не жди. Что ж я забыл купить батарейки к смеходавке? Сейчас бы не мучился. И я принялся искать сочинение, которое задолжал Педеру. Педер по-прежнему стоял к нам спиной. Сочинение он взял у меня не повернув головы. Я выбрал тему Расскажи о работе, в которой ты принимал участие. Педер прочитал название. — Дурень! Я ж просил написать Плюсы и минусы современной техники! — Мне удалось раскрыть обе темы в этом сочинении, — осторожно ответил я. Педер начал читать. — Это же о том, как мы были статистами на съёмках! Ты придурок? — И там же я написал об истории кинокамеры. — Господи, — вздохнул Педер. Вивиан взглянула тоже и стала читать вслух. Само собой понятно, что чем меньше кинокамера, тем легче ею снимать, потому что тогда оператору проще следовать за актёром или тем, что он хочет снять. Но размер камеры не должен ограничивать ни глубины, ни полноты изображения. Я имел возможность убедиться в этом, когда вместе с двумя своим друзьями работал статистом на съёмках нового фильма «Голод», к сожалению ещё не вышедшего на широкий экран. Педер медленно повернулся и улыбнулся: — Хвалю, Барнум. Здорово. Я отчётливо чую пятёрку с плюсом! — Зато Вивиан отвернулась и ушла в себя. Мы с Педером переглянулись, а затем состоялся разговор, который я долго ещё потом обмусоливал и раскладывал по косточкам, силясь проникнуть в смысл сказанного и жалея, что не оказалось под рукой телеграфа, который бы значок за значком перестучал все реплики в морзянку, тогда бы лента с этими точками-тире вылезла мне в руки из аппарата как-нибудь потом, другой ночью, когда я накопил бы мудрости понять их значение, эдакий искушённый телеграфист, умеющий видеть то, что скрыто за словами и подразумевается под ними. — Что такое? — спросил Педер. Вивиан не ответила. — Что такое? — спросил я. Вивиан зыркнула через плечо. — Разве я только твой друг, Барнум? — Я опешил. Только? У меня промелькнуло в голове, что ложь приятнее замешательства, в нём нет веселящего газа, а ложь действует как общий наркоз, пока она действует, конечно. Прав, видно, был отец, когда говорил, что женщину можно понять от силы на два процента, но и на эту малость надо положить жизнь. — Да, ты и Педер. Разве мы не друзья? — И тут Педер сказал нечто непостижимое, я б многое дал, чтоб получить в письменном виде эти его слова, адресованные Вивиан. — Это моё сочинение, понятно? А не Барнума. Он просто записал его для меня. — Мы замолкли и сидели молча, пока Педер не взгромоздился на стул и не объявил: — А я знаю, когда премьера фильма! — Вивиан тут же вскочила, и моя рука украдкой скользнула вниз по её голубому свитеру, складками висевшему на тщедушной спине. — Когда, чуча? — Педер посмотрел на меня сверху вниз. — Ровно через восемьдесят четыре дня! А завтра будет уже через восемьдесят три!

Они ушли прежде, чем мама приготовила ужин. Я выскочил на кухню. Мама не спеша строгала козий сыр. Ожидание добавило ей обстоятельности и флегмы. — Девятнадцатого августа премьера! — крикнул я. Мама не торопясь обернулась ко мне: — Они уже ушли? — Да. Премьера «Голода» девятнадцатого августа. — Мама вздохнула: — Может, к премьере и Фред вернётся. — В дверь снова позвонили, мама вздрогнула и уронила сырорезку. Я побежал открывать. На пороге стоял Педер. — Совсем забыл, — шепнул он. Достал конверт и быстро сунул его мне. — Думаю, твой брат не в армии, — шепнул он ещё тише. Я посмотрел на конверт. Бранум Нильсен. Марки Миила. Осло. Норвегия. Угол сплошь заклеен марками. Фред отправил письмо папе Педера. Педер теперь принёс письмо мне. Я ничего не сказал. Только впился в этот конверт глазами. — Ничего, ничего, — прошептал Педер. — И ведь во всём есть какой-то смысл. — Он повернулся и пошёл вниз по лестнице. Спрятав письмо под рубашку, я прокрался в комнату. А там сунул его под матрас. Внезапно у меня за спиной выросла мама. — Это был снова Педер? — спросила она. Я кивнул. — Что ему надо? — Я сглотнул и сел на кровать. — Он забыл отдать мне задачки по математике. — И не захотел остаться поужинать? — Я помотал головой: — Спешит. — Мама ухмыльнулась: — Если у Педера нет времени поужинать, значит, у него в самом деле времени нет. — Да уж. — Ты уже ложишься? — Я долго зевал. — Устал что-то, — сообщил я наконец. Мама присела на краешек кровати. Она подбирала слова. А под матрасом лежало письмо от Фреда. — Это так интересно, с фильмом. Подумать только, у нас в семье ещё один актёр! — Мама издала смешок. — Статист, — поправил я. — Это, считай, одно и то же. — Мама замолкла. Я не чаял дождаться, когда она уйдёт. Ещё раз зевнул и потянулся, театрально разинул рот, нарочито раскинул руки и сам поразился, до чего наигранны, неестественны все мои движения, можно подумать, их неправдоподобность могла придать мне больше достоверности, а преувеличение сойти за правду вдвойне. — А я не сплю, — пожаловалась она. — Не смогу заснуть, пока он не вернётся. — С Фредом наверняка всё в порядке, — прошептал я. — Он человек ночи. — По её телу прошла дрожь, словно мои слова потрясли её. Она взяла мою руку и сжала её, не знаю, в грусти или злости, возможно, любовь присутствовала в этом жесте тоже. Думаю, она не заснула и той ночью. Но когда всё более-менее угомонилось, я вытащил из-под матраса конверт и бережно открыл его. Внутри лежала открытка. С овцебыком. Он стоял на жалком пригорке, нагнув голову, и имел вид шелудивого доходяги. На обороте Фред написал своими неуклюжими растопырками: Ничего не говори. Фред. Вот и всё письмо. Ничего не говори. Фред. Не знаю, как долго я просидел, уставившись на эти четыре слова. Пока не принял решения. Я решил не говорить. Нет, я мог сказать, выбор у меня был, суть, как всегда, в этом, в выборе, человек делает его сам, и пенять потом не на кого и не на что. Вот и я мог поступить иначе. Нарушить данное Фреду слово, пойти к маме, показать ей открытку. Но я выбрал иначе. Сдержал своё обещание Фреду, предоставив ей вертеться там без сна. Я даже всплакнул. — Блядство! — крикнул я и сам себе смазал по губам. Прислушался. Всё по-прежнему тихо. Потом я убрал открытку в конверт и спрятал в таком месте, где был точно уверен, что мама не найдёт. Так началась моя долгая ложь.

Страница