Клопы - читать онлайн книгу. Автор: Александр Шарыпов cтр.№ 61

С ядью, кстати, связан «еврейский» вклад в замарывание бляди. Считается, что в Ветхом Завете лебедь признан птицей нечистой. На самом деле, однако, там говорится: «Всякую птицу чистую ешьте. Но сих не должно вам есть из них: …лебедя…»

Если о чистоте судить по съедобности, то следует признать нечистой, например, лампочку: висит груша, нельзя скушать…

Разумеется, лебедя нельзя есть! В северных странах даже чаек стали убивать только в эпоху декаданса; голодный же князь Гвидон, увидев борьбу белой птицы и черной, не задумываясь, убил черную:

Не тужи, что за меня

Есть не будешь ты три дня, —

говорит ему белая птица, —

Ты не лебедь ведь избавил —

Девицу в живых оставил.

Я думаю, Гвидон сам понимал: красота не связана с «ядью». Точно так же и Дмитрию Карамазову, взявшему пестик, не приходит в голову ударить им Грушу Светлову.

Медведь и огнь у язычников были объектами поклонения. Возможно, окончание бляди – редуцированное греч. «диос» – божественный, или «тея» – богиня, фея; во всяком случае, в древней форме мн.ч. – «блядье» – явно слышится фр. dieu – бог.

Могут сказать: «Это кощунство». Отвечу: не бурсак ли Брут для вас образец святости? По-моему, наоборот: опорочение бляди – результат деградации религиозного чувства. Ведь у Иакова в аналогичной ситуации нет сомнения, что перед ним Бог добра:

«И боролся Некто с ним, до появления зари… и сказал: отпусти меня; ибо взошла заря. Иаков сказал: не отпущу Тебя, пока не благословишь меня» (Быт. 32, 24 – 26).

Могут сказать: быть не может, чтоб Бог являлся нам, грешным. Даже Моисей в конце восхождения узрел лишь место, где Он пребывает. Но если место есть тело, то это тело скорее бляди, чем Брута, – отвечу я. «Бог создал его таким прекрасным, – говорит Яков Беме, – потому что Сам хотел в нем обитать».

Что же касается названия места – не все ли равно, каким оно будет? Монахи называли Крестом созвездие Лебедя – но разве от этого изменилось расположение звезд? Тот, с кем боролся Иаков, не назвал себя. И что до Богоначалия – «Богословы славословят Его то как безымянное, – говорит Дионисий, – то как достойное любого имени». И в книге Судей: «Что в имени тебе моем? Оно ведь странно», – отвечает Ангел Маною.

Либо же окончание бляди – это рудимент некоего местоимения, своего рода определенный артикль, который в русском языке мог быть не спереди, как в европейских языках, а сзади. Аввакум Петров пишет:

«О имени Господни повелеваю ти, напиши и ты рабу-тому Христову, как Богородица беса-тово в руках-тех мяла и тебе отдала, и как муравьи-те тебя за тайно-ет уд ели, и как бес-от дрова-те сжег, и как келья-та обгорела, а в ней все цело, и как ты кричал на небо-то, да и иное, что помнишь».

Определенный артикль указывает на предмет, о котором уже говорилось. Названия зверей часто упоминались в охотничьих байках ночью у костра – и тем чаще, чем трудней было этого зверя «ять». Предка же бляди, скорее всего, «ять» было очень трудно, и следы частых касаний на этом слове остались как приклеенные. Возможно, «блядь» есть не что иное, как англ. belied – оболганная. Невольно вспоминается песня «Ой вы, соколы»:

Мы хотя и не пымали,

Сизы перышки повыщипали…

Но ложь здесь ни в коем случае не должна вызывать неприятия; – она такая, о которой писал Пушкин: «Над вымыслом слезами обольюсь» и т.п. Или такая, которую играла Наташа в фильме «Солярис».

А какое замечательное потомство в сфере вымысла дала лебедь! Дочь Зевса-лебедя и Леды вдохновила Гомера на «Илиаду». Одетта и Зигфрид вдохновили Чайковского на танец маленьких лебедей. Борьба Левина (греч. «левкос» – белый) и Вронского вдохновила Толстого. Дама полусвета Одетта в мозгу Пруста родила от Свана (англ. swan – лебедь) девушку в цвету (нем. im Blute).

Я надеюсь, что и Америка даст миру что-либо лучшее, чем лучший зверек Сэлинджера – нью-йоркская Девочка в Шортах. Надежды мои связаны с человеком по имени Шваб – разумеется, не тот Шваб, который аптекарь в «Лолите», – а Р. Шваб, ведущий инженер группы системного анализа компании Boeing, – работает в настоящее время над преодолением ограничений воздушного пространства в зонах крупных аэродромов.

Суммируя, можно сказать, что из борьбы с плотью блядь вышла не без потерь, но все же вполне достойно.

Прямым наследником bien на этом этапе следует считать англ. blend, имеющее значения:

смешивать;

вливать, объединять;

незаметно переходить из одного оттенка в другой;

подбирать цвета;

сочетаться, гармонировать;

стираться, исчезать (о различиях).

Но тут происходит новая революция – язык осваивает [r], и на сцене появляется брат.

« – Всякая вещь на свете, – продолжал отец (набивая новую трубку), – всякая вещь на свете, дорогой братец Тоби, имеет две рукоятки.

– Не всегда, – проговорил дядя Тоби.

– По крайней мере, – возразил отец, – у каждого из нас есть две руки, – что сводится к тому же самому».

Л. Стерн

Сам корень [ra], по Афанасьеву, есть выражение быстрого, прямого движения. Нельзя не видеть, однако, что противопоставление [r] и [l] нанесло ущерб более слабому [l] – вплоть до того, что понятия добра и справедливости оказались связанными исключительно с правым уклоном.

Почему гнуть вправо (нем. nach recht bieden) значит обязательно поступать справедливо (нем. gerecht), обоснованно (mit Recht) и по праву (zu Recht)? И почему все, что в другой стороне (англ. left, нем. linken), – есть ложь (англ. lie, нем. Luge) и зло (англ. evil, нем. Ubel)? (слабее этот процесс проявляется во Франции, известной своим уважительным отношением к женщине: ср. bien – добро, lien – связь, rien – ничто; bel et bien – прямо).

Кажется, Ф. Халкидонский писал, что справедливое – это полезное для сильного.

«У добра своя причина, – говорит, кроме того, Дионисий. – Если же зло противоположно добру, то у него должно быть множество причин, в творениях которых нет ни смысла, ни устойчивости, а только неустойчивость, немощь и постоянное смешение с греховным».

Но как же Добро могло стать причастным злому? Само ли понятие добра изменилось на стадии blend? Или виной всему порожденные им с утратой носовых новые смыслы – вздор, обман? Наконец, в чем причина распутства?

«Подобные вопросы может задать только тот, чей разум объят сомнениями, – говорит Дионисий, – поэтому, желая обратить его к истине, мы прежде всего скажем следующее: зло не исходит из Блага, а если исходит из Блага, то оно не – не зло».

Правое и левое, красное и белое, брата и блядь можно, разумеется, разделять, если угодно, вплоть до перегородки в сердце, которую можно разрезать разве что лезвием (англ. blade) – однако ясно, что при объятии правая и левая стороны смыкаются. Нагляднее всего этот процесс выражен в соединении прелести и красоты.