Левая сторона - читать онлайн книгу. Автор: Вячеслав Пьецух cтр.№ 27

Полтора месяца в тюрьме отсидел! Когда я на суде все рассказал, что к чему, судьи головы сломали, не знали, как квалифицировать мой поступок. Отсидел, как говорится, от звонка до звонка.

И вот как-то утром, уже на свободе, просыпаюсь я и — странное чувство… Такое чувство бывает по утрам у людей, которым рано идти на работу: так гадко, что жить не хочется. Что такое? Встаю, подхожу к окну: серенький индустриальный пейзаж, только нижние этажи праздничные, похоже на бедно одетого человека в новых ботинках. Машины мчатся, людей нет, пусто. И вдруг мне припоминается то самое окошко в Малом Афанасьевском переулке. Припоминается так живо, что меня прямо током ударило. Увиделись белые занавески, горшки с цветами, куколка, наши богомольные старушки, а на душе уже и колокола тенькают, и троллейбус шуршит, и какая-то мелодия играет — прямо скажу: тяжело! Так тяжело, что я, грешным делом, всплакнул. Стою у окна, реву, а за спиной жена ворочается в постели и вздыхает, по-английски, знаете ли, вздыхает, наши так не вздыхают.

Это называется — тоска по родине. Уж не знаю, естественно это или противоестественно, но прежде я ни о какой родине вообще понятия не имел. Ну что это за овощ такой, в самом деле: родился в Северодвинске, жил в Термезе, умер в Улан-Удэ…

Прямо скажу, не ожидал, что это так серьезно, не ожидал! Поразительное и, вы знаете, страшное чувство! Это неудобопонятно, но за простой тоской здесь проглядывает именно страх, именно он и есть, так сказать, лейтмотив всего этого дела. Страшно вдруг умереть, страшно, что все чужое, страшно, что на тысячи километров вокруг некому сказать «Ну, ты даешь», просто страшно. Это очень похоже на то чувство ужаса, которое испытывают маленькие дети, когда они теряются; я в детстве часто терялся.

Как только проснулась жена, я ей говорю: сегодня же едем в Союз. Говорю, что если я хоть раз не постою на своем месте в Малом Афанасьевском переулке, то не знаю, что я с собой сделаю. Она ни в какую. Капризничает, ругается и язвит насчет загадочной славянской души. Признаюсь, тут я не выдержал: дал ей по морде, потом надел свою московскую кепку и был таков. Теперь представьте мое положение: ни одного товарища на несколько окрестных государств, денег нет, есть нечего, о настроении я уже не говорю. Первая мысль — видимо, подохну где-нибудь под забором. Но, вы знаете, выкрутился. Дошел пешком до Гамбурга, там залез в трюм сухогруза, доплыл до Норвегии и здесь перешел границу. Бог меня вынес, границу я перешел, как шпион какой-нибудь, без сучка без задоринки. И вот он я!..

На этом мой сосед замолчал и стал томно озираться по сторонам.

— Послушайте, — сказал я, — а вы, случаем, не врете?

— Вру, — ответил сосед. — Я начинающий писатель, фамилию опустим. Зная, что вы член редколлегии журнала «Простор», я вам нарочно пересказал сюжет моего последнего рассказа, с той задумкой, чтобы его продать.

— Балаболка ты, — говорю я, обидевшись, — балаболка и дурак.

— Пускай я буду дурак, — говорит он, — только тебе, и диоту, такого рассказа сроду не написать.

— Я не идиот, — говорю я, — а советский писатель, и если ты сейчас же не извинишься, то я тебя убью не отходя от кассы.

— Ну, это, положим, одна фантазия, — говорит сосед, и вслед за этим у нас с ним выходит драка.

Дело кончилось плохо, нас обоих забрали в милицию.

— Что-то много у нас писателей развелось, — сказал милиционер, который разбирал нашу склоку, — то ни одного не видел, а то сразу двоих привели! Давайте-ка документы…

Я предъявил паспорт, а мой неприятель долго лазил по карманам и наконец вытащил водительские права, выданные дорожной полицией Люксембурга.

Одно время на линейном корабле «Витязь» жила собака по кличке Мишка. Эту кличку она получила по той причине, что ее взял на борт лейтенант Михаил Иванович Кузнецов, командир бакового орудия. Мишка прожил на корабле около семи лет, а потом погиб; судьбина его наводит на следующие размышления…

Все-таки о собаках мы знаем еще не все. В сущности, нам только известно, что ее прародитель волк, что она преданнейший друг человека и отлично разбирается в интонациях нашей речи, что псы бывают маленькие и большие, что язык у них, помимо всего прочего, служит для терморегуляции организма. Из этого вытекает, что о собаках мы не знаем практически ничего.

Мишка был пес хотя и крупный, но беспородный, с укороченными лапами, обвислыми ушами и распущенным животом, но глаза его смотрели все же по-флотски, так сказать, много о себе понимающе. Характера же он был совершенно российского, то есть отчасти весело-пораженческого, отчасти сумрачно-боевого, и при этом заметно побаивался начальства. Вообще, если бы не было очевидно, что Мишка — это собака, а не какое-то иное подлунное существо, вполне можно было бы заподозрить, что он все-таки какое-то иное подлунное существо. Такое подозрение могло закрасться, скажем, из-за того, что за все семь лет жизни на «Витязе» Мишка только однажды, еще когда он был кобельком, столкнулся с мичманом Образцовым, который при встрече зачем-то погрозил ему кулаком, и поэтому больше они уже не встречались: стоило Мишке только почуять мичмана Образцова, как он немедленно прятался в каком-то укромном месте или практически бесшумно обегал его стороной.

Второе: Мишка ходил в гальюн; этому он научился после того, как замполит несколько раз заставал его на месте преступления и со всей строгостью вопрошал:

— Михаил, ты чего это себе позволяешь?!

Третье: во всех случаях, когда команда выстраивалась на баке, Мишка прилаживался с краю на левом фланге, а при команде «Флаг и гюйс поднять» вставал на задние лапы и замирал. Но самое интересное было то, что Мишка непостижимым образом разбирался в военно-морских знаках отличия и безошибочно определял офицеров и рядовых. Более того: Мишка, безусловно, имел понятие об офицерских званиях, а возможно, и должностях, поскольку в присутствии замполита он позволял себе одно, в присутствии капитан-лейтенанта другое, а в присутствии капитана третьего ранга — третье; на виду у командира корабля он себе вообще ничего не позволял, а принимал ту же стойку, что и при команде «Флаг и гюйс поднять»; командир его по долгу службы не замечал. Узнавал Мишка и адмиралов, которые вгоняли его в панику шитьем мундиров и галунами.

Теперь собственно сказка. В середине восемьдесят пятого года линейный корабль «Витязь» пришел с дружеским визитом в один иностранный порт. По обычаю корабль посетили местные власти, которые сопровождали наш посол и атташе по военно-морским делам. Как только обозначился катер с гостями, на борту протрезвонили «большой сбор» и команда выстроилась на баке; Мишка, как всегда, расположился с краю на левом фланге.

Иностранных гостей Мишка встретил с достоинством и спокойно, при виде военно-морского атташе уважительно задышал, но когда в поле его зрения попал наш посол, с ним случилась истерика, и это немудрено: на после был невиданный, убийственно-значительный мундир из тончайшего сукна с канительным шитьем и роскошным позументом на обшлагах, который в Мишкиных глазах обличал даже не святителя, как, скажем, в случае с адмиралом, а некое нечеловечески высокое существо, вселенского начальника и творца. Этого мундира Мишка не перенес; он жалобно завыл, потом запятился к леерному ограждению и прыгнул за борт; через секунду раздался всплеск, и вдруг стало так тихо, что сделалось слышно, как ветер колышет гюйс.