Граница дождя - читать онлайн книгу. Автор: Елена Холмогорова cтр.№ 14

Под шуршащей бумагой оказалась цветущая карликовая магнолия. У Маши аж сердце зашлось: сколько она простояла перед ней в магазине, но треть зарплаты выложить, естественно, не могла. «Ее надо пересадить в больший горшок, дренаж, удобрения, и поближе к свету поставить», — она ринулась в комнату присмотреть местечко и вдруг остановилась: открытку надо бы прочитать.

Трогательно все-таки! Запомнил, а ведь в цветочный сто лет назад заходили, еще перед Новым годом, когда Володя с Митей ехали поздравлять их старую учительницу. (Кстати, вот еще кто позвонит непременно — Митя!) Верочка Володю терпеть не может, окрестила «подновленным русским», для «нового», мол, кишка тонка, да и кошелек не по всем швам трещит. Девичий максимализм! Нет бы радоваться, что у тетки какая-никакая личная жизнь. А что он женат, даже и хорошо: обязательств ноль, одна приятность два-три раза в месяц. Телефон. День начался. Позвонила Верочка, потом Сережа, Балюня, Надюша, Володя, Митя и несколько непременно каждый год набегающих случайных людей, не дававших о себе знать долгими месяцами, а потому претендующих на длинные, подробные разговоры.

Вопреки обыкновению, гостей у нее сегодня не будет. Только-только отпраздновали Балюнино девяностолетие и еще не были готовы к новым родственным застольям.

Сережа очень хотел торжественно отметить Балюнин юбилей:

— Как ты не понимаешь, это же, высокопарно выражаясь, веха в истории семьи!

— Милый мой, покажи мне сначала эту семью! — Маша в тот день была явно не в духе. — И вообще, кого, например, ты пригласишь? Подруг ее не осталось — тетка Ксения при смерти, Ирина Николаевна в маразме. А единственная дееспособная и помоложе, Клементина Аркадьевна, шейку бедра сломала. Кстати, я ей позавчера звонила. Она абсолютно в здравом уме и твердой памяти, но ни о каких Софочке и Алексе слыхом не слыхивала. Ничего себе, а?

Балюня недавно вдруг стала требовать телефон каких-то Софочки и Алекса и страшно сердилась, когда Маша уверяла ее, что понятия не имеет, кто это такие. Сережа испугался, начал сыпать медицинскими терминами и через день колоть Балюне что-то очередное против склероза. И стал еще настойчивее требовать пышного юбилея:

— Мы с тобой, Верочка, Мамонтовы — вот уже почти десять человек.

Маша сдалась, но ясное понимание того, что, кроме них троих, есть только Мамонтовы, резануло ее.

Когда Балюня в конце войны вернулась в Москву, то обнаружила, что ее квартира прочно занята семьей мелкого начальника из наркомата тяжелой промышленности. Муж в лагере «без права переписки», страшно нос высунуть. Помогла контора, в которой она работала до бегства во Ржев. Теперь, в военное время, она приобрела стратегическое значение и название звучало устрашающе — «Союздинамитпром». Балюню взяли на ту же должность делопроизводителя и выхлопотали комнату в большой квартире у взорванного храма Христа Спасителя. Соседи несколько раз менялись, уезжали, умирали, а Мамонтовы, разрастаясь, получали одну комнату за другой, пока не стали единственными, кроме Балюни, обитателями квартиры. Несколько раз им предлагали разъезд, но Балюня встала намертво: я умру, квартира ваша будет. Главой семьи Мамонтовых была Зинаида Петровна, женщина цепкая и везучая: в своем глубоко пенсионном возрасте она работала бухгалтером в крупной фирме, была на хорошем счету и приносила в дом достаточно, чтобы обеспечить приличное существование. Муж ее, больше чем на десять лет старше, пришел инвалидом с войны, куда попал прямо с выпускного вечера, сейчас давно уже был на пенсии, нянчил троих внуков — двух дочкиных сорванцов и любимицу — дочурку младшего сына. Вся эта большая и довольно дружная семья с зятем и невестками разместилась в необъятной шестикомнатной квартире доходного дома в стиле модерн во 2-м Обыденском переулке около теперь восстановленного храма Христа Спасителя.

Отношения у Балюни с Мамонтовыми были скорее родственные, чем дружеские: «Друзей выбирают, а родственников — нет. И соседей тоже» — так она округло формулировала. Но Балюня зажилась, и, хотя хлопот она соседям не доставляла, двусмысленность ожидания конца их угнетала. Года четыре назад они устроили грандиозный ремонт, как говорила Зинаида Петровна, «под евро», произнося эти слова уважительно и со значением. Стены коридора, по которому малыши гоняли на роликах, покрылись какой-то модной пеной, кухня ослепляла итальянской мебелью, в кафельную плитку можно было смотреться, а с новыми сверкающими смесителями в ванной Балюня не сразу научилась управляться. Она одобряла Мамонтовых и без колебаний позволила заменить окно и дверь в своей комнате, но категорически не дала переклеить обои — сиротские, в блеклый цветочек — памятник эпохе дефицита. «Привыкла к рисунку, а то открою утром глаза, стен не узнаю, может, это я уже в раю? Так и помру, переволновавшись».

После этого ремонта, проявившего, что ждать им уже невмоготу, Мамонтовы затаились, тем более что был принят закон, по которому Балюня могла комнату приватизировать и завещать, не спрашивая на то их согласия.

— Неужели Балюня не понимает, что фактически отбирает комнату у Верочки? — Маша скорее спросила себя, чем Сережу.

— Понимает, говорила мне как-то. Но слово дороже.

— Может, попробовать еще раз ей растолковать? Да знаю, что аморально, думаю, что сама на это не решусь, но если подумать трезво: мы этих людей никогда не увидим, разменяем квартиру, и все…

Но Маша говорила и не верила собственным словам. И Сергей знал, что она не верила. Когда они были маленькие, мама привозила их к Балюне в субботу вечером, как он сказал однажды, «поночевать», так с тех пор и называлось. В воскресенье завтракали на кухне, часто вместе с Мамонтовыми, вареной картошкой с селедкой и квашеной капустой. Не вычеркнешь…

— Машка, хватит, не дадим квартирному вопросу нас испортить. А Верочку тещина квартира ждет.

С женой Сережа давно был в разводе, но у той, по счастью, хватило ума не препятствовать ни его, ни Машиным встречам с девочкой, тем более что сама она работала в режимном «почтовом ящике», а Сережа в поликлинике имел скользящий график. Маша жила еще вольнее, и с маленькой Верочкой возились они много.

— Ладно, будет заниматься коммунальным хозяйством, давай про юбилей…

— К седине не идут темные тона, разве что синий, да и то не глубокий, а ближе к васильковому, а еще лучше белый или яркие. Вот в Финляндии меня больше всего поразили старушки, я же тебе рассказывала, ухоженные, причесанные и очень ярко одетые. Любо-дорого смотреть! Да они бы и не поняли, если бы я сказала «старушечьи цвета», наверное, решили бы, что это я про красный да бирюзовый какой-нибудь.

Драгоценностей у Балюни не было, все ушло в свою пору в Торгсин, что осталось — спустила в войну. По непонятной причине (может, из-за малой ценности?) уцелела синяя эмалевая брошка-бантик с крошечными бриллиантиками: «осколочки» — презрительно аттестовала их Балюня. Но на белой блузке, выглядывавшей из-под синей жилетки, брошка смотрелась фамильной королевской драгоценностью. Балюня была из тех, про кого говорят «красивая старуха», мало того, старость добавила ей больше, чем отняла: в молодости она выглядела заурядной курносенькой простушкой, вот только балетная выправка, благородство движений вносили диссонанс в этот образ. Теперь же пришла гармония: по-прежнему изящные жесты, особенно на людях, определяли общее впечатление.